— Нет там ничего! — Шаркая ногами в толстых вязанных зимних носках по самые щиколотки, появилась на пороге кухни бабушка, поправляя цветастый халат и такой же цветастый платок на голове. — Чего орешь-то?!
— Проверяю, жива ты или нет, — улыбнулась Бессонова смеющимися глазами. Поразительно контрастировала она со всем в квартире. Казалось, ее зеленые глаза, светящиеся огнем, ее взгляд с прищуром и заражающая светлая улыбка — единственное живое здесь. — А то мало ли.
— Все мечтаешь, когда я помру.
— А ты мечтаешь, когда я съеду, — хихикнула девушка и обняла бабушку. — Да ну ладно тебе, ба. Скоро в Москву поедем. Вот учебу закончу — и уедем. И кота с собой возьмем.
— В Москву... — хмыкнула бабушка, но из объятий не вырвалась. Даже не попыталась. — Заканчивала бы ты ногами махать! Работать надо! Вот так жизнь жить! На благо народа. Для общества. Как мы жили.
— Да ну ба, я не ногами машу. Это балет. Высокое искусство. А я — артистка балета. Ну, будущая, правда, но, между прочим, лучшая на курсе, — улыбнулась Бессонова. — Окончу с отличием — поедем в столицу. Заживем! — Чмокнула она бабушку в щечку. — Все. Я сейчас картошки начищу, будем есть.
— Дети-дети... — вздохнула женщина и прошаркала к сумке. — В Москву она поедет. В бауле твоем, картошка-то? Ступай, руки мой. Сама почищу. Спала опять весь день, сил никаких. Старость... Стыд и срам...
— Там-там! — Проплыла на носочках мимо родственницы Бессонова и нырнула в ванную. — Ба, ты всю жизнь достойно трудилась. Имеешь право спать!
— Не имею, пока тебя на ноги не поставлю, — извлекая из сумки сначала пуанты, а затем мешок с картошкой, проговорила бабушка. — Господи, до чего дожили? В одной сумке с «пальцами» овощи таскаем. Высокое искусство — с продуктом питания! Низменно-бытовое — с культурой! Стыд и срам!
— Ба, я на ногах и так нормально стою. Крепче и выше всех! — Усмехнулась Бессонова. Вытерев руки о темные мешковатые штаны и белую футболку, она вновь появилась на кухне. — А тебе твоя учительская голова и на пенсии покоя не дает! «Низменно-бытовое — с культурой!» — Передразнила она с улыбкой бабушку, ущипнув ее за щечку. — Так бывает. Такова летопись!
— Тьфу на такую летопись! — Схватив мешок за углы, родственница сгрузила картошку в раковину. — Девка картошку в одной сумке с «пальцами» таскает! В ресторанах должна питаться! С кавалерами! А не тяжести таскать! Вот где они, кавалеры твои? Девка-то ты складная! Красивая! Глазища вон какие! — Тепло улыбнулась бабушка. — Вся в меня!
— В кого же еще? Да ну, ба, я служу балету. На другие глупости у меня времени нет. — Бессонова собрала темные волосы в короткий хвостик, стянув их красной резинкой. Пододвинула стул и уселась у раковины. — Сейчас новое время. Многие уехали. Надо ловить момент и карьеру строить. Понимаешь? А семья — она никуда не денется.
— Поколение, — усевшись рядом, протянула бабушка. — Мы в ваше время…
— Да ну ба, сейчас не ваше время, — срезая кожуру с картошки, мягко проговорила девушка. — Вот мне 20 лет. Я сейчас замуж выйду и рожу... А потом чего? Кроме того, как танцевать, ничего же не умею.
— Вот я и говорила, — опустив голову, ответила бабушка. — Надо нормальную профессию искать. Нормальную! Мать твоя тоже всю жизнь танцевала. И отец. И чего?
— Да ну ба, у них же другая ситуация! Ну, чего ты…
— «Да ну Ба, да ну Ба!» — Передразнила бабушка. — Я вон… тоже танцевать хотела, — неожиданно проговорила она, снимая платок и роняя на плечо седую косу.
— Ну. И чего не пошла? — Застыла с ножом Бессонова.
— Ничего. Мать не пустила.
— Тьфу!
— Что — тьфу? — Обиженно уставилась на внучку бабушка. — Это ты вон, захотела — пошла танцевать. Захотела гулять — пошла. А в наше время родительское слово законом было! Нет, значит, нет! И правильно! Ответственными выросли.
— И несчастными...
— Нормальными. Нормальными! И браки у нас крепкие были.
— Ну да, потому что развестись боялись. Позор! — Прогорланила Бессонова, улыбнувшись. — Бьет — значит, любит. Ладно, ба! Своя у тебя правда. Но я так не хочу. Я балет люблю. Больше жизни люблю! И танцевать хочу! И буду! На лучших сценах! Веришь?
— Ну…
— Да ну ба! — Заливисто рассмеялась девушка, брызнув в бабушку водой. — Ну, неужели не надоело? Здесь же сонно! Часы эти, кот этот, старый, страшный. Неужели не хочется уехать? И никогда не хотелось? В этом доме жизнь кипела, ба! Когда родители… — Она сглотнула. — Когда они были... А сейчас что? Страшно сейчас тут! Да ну ба, а жизнь одна-одинешенька. Какая разница, в какое время жить, если сердце у тебя огненное? И мечта есть, одна, но какая! И ведь знаешь — можешь! Все можешь. Надо просто до конца довести! Правда ведь, ба…?