Елена Селестин
Зеркало Рубенса
«Путь пчелы» – идеальный способ, который соединяет в себе хорошие качества и паука и муравья, но в то же время лишен их недостатков. Следуя этим путем, все факты и доказательства необходимо пропустить через призму своего мышления, через свой разум. И только тогда раскроется истина.
© Селестин Е., 2017
© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017
1. Победитель
Гаага, дворец Оранского, весна 1620 года
– Что узнал? – Штатгальтер Голландии Мориц Оранский лежал на кровати в мундире и в пыльной обуви, будто только вернулся с учений и сразу лег. Это поразило Жербье: Оранский прежде был болезненно аккуратен.
– Записей о рождении Рубенса, ваша светлость, нет ни в Зигене, ни в Кельне. Проверил все церковные книги и городские реестры, – доложил Жербье.
– Еще что?
– В Саксонии я пытался найти людей, которые были рядом с ее высочеством Анной Саксонской в ее последние годы.
– Месяцы! Моя мать жила в Дрездене последние пять месяцев. – Мориц с трудом поднялся и встал у окна так, чтобы Жербье не видел его лица. – Кто-то еще помнит ее, а? Говори же, чтоб тебя сожрали бесы, – застонал Оранский.
Его мучили боли в боку.
– Живых не нашел, – вздохнул Жербье. И добавил: – Но ведь больше сорока лет прошло, ваша светлость.
– Без тебя знаю, болван, сколько времени прошло, – пробормотал Мориц.
Он тихо барабанил пальцами по витражу, цветные отблески освещали его лицо, очень бледное.
Жербье ждал.
– В доме, кроме самого Рубенса, есть люди, которые могут помнить?
– Скоро узнаем, ваша светлость. Мне удалось подкупить молодую кухарку Рубенсов.
– Пусть выяснит, вспоминают ли в его семье о той истории. Что вообще говорят об этом в Антверпене?
– Ничего не говорят и не интересуются, а я расспрашивал у многих.
– Ладно, слушай внимательно.
Мориц отошел от окна, взял со стола кошелек и, не глядя, бросил его Жербье. Тот подпрыгнул и проворно поймал мошну.
– Не твои! И не бери оттуда! – заорал штатгальтер. – Тебе заплачу отдельно. В Эйндховене на постоялом дворе в пятницу вечером тебя будет ждать аббат Скалья. Деньги отдашь ему. Он много знает уже сейчас о том, что нас интересует, но мы платим ему, чтобы он узнал все, что возможно, а потом забыл об этом. Сам я встретиться с ним не смогу, слишком опасно, иезуиты способны выследить его… или подкупить… или давно подкупили. Аббат работает на всех, на кого только можно. Мне надо, чтобы он собрал все, что говорят и думают об этом деле в Германии и в испанской Фландрии. Скажешь ему про графиню Лалэнг, о том, что Рубенс служил у нее пажом в детстве. Напомнишь: графиня Лалэнг – родственница моего отца. Мне нужно точно знать, чей сын этот художник, почему он такой… такой наглый. Кто его настоящая мать?!
– Считается, что мать Рубенса из торговой семьи, ее звали Мария Пейпелинкс, в Антверпене успехи художника объясняют ее воспитанием. Она была боевая и неглупая женщина, о ней отзываются с уважением.
– Письма при тебе не будет, скажешь аббату одно имя: «Анна». Встретишься с этим священнослужителем столько раз, сколько надо будет. Пусть все, о чем узнает, расскажет тебе, если будут бумаги – пусть отдаст. Еще одно, Жербье. За разглашение государственной тайны уровня первого реестра полагается что?
– Смертная казнь. – Жербье вытянулся по-военному.
– На костре, – сухо уточнил штатгальтер.
– Мне это не грозит, ваша светлость, я – самый верный из ваших слуг и самый сообразительный, – осмелился улыбнуться Жербье.
Но улыбка получилась жалкой.
– Пошел вон, дурак. – Оранский поморщился от боли. – Жербье, стой! Что ты увидел в Мейсенском соборе?
– Вы про место упокоения вашей матери… про могилу ее высочества Анны Саксонской? Плита лежит, но на ней нет никакой надписи, гладкая такая плита, а рядом – саркофаг ее отца. Ну, вашего деда – курфюрста.
Когда Жербье вышел, Мориц обхватил руками живот: боли стали нестерпимыми. Не переставая громко стонать, он схватился за колокольчик, затряс им яростно, потом швырнул в стену. За колокольчиком полетел пустой кувшин.
– Вина! Вина скорее! Полынной настойки еще! И лекаря, быстро, да где вы все?!
И штатгальтер принялся бешено сбрасывать со стола на пол все, что там находилось.
Антверпен, май 1620 года
Тоби Мэтью с веселым любопытством наблюдал за пассажирами лодки, которые вытянули шеи, словно вознамерились спрыгнуть в воду, больше не в силах терпеть столь медленного приближения к пристани. Гребцы переговаривались и смеялись. Пахло стоячей водой большого порта, рыбой, восточными специями. От вида незнакомого Антверпена, его шпилей и крыш, освещенных солнцем, Тоби охватило приятное чувство: «Что-то роднит Антверпен с Венецией, здесь тоже воздух будто искрится…»