Пухлый конверт поддавался с трудом — это сколько же усилий приложил человек, на три четверти затолкавший его в узкий проём? Острые края ящика царапали пальцы. Наконец измятое послание было добыто.
Вадим молнией взлетел по лестнице, промчался по извилистому общему коридору, лавируя между шкафами, кошками, тазиками с бельём. Захлопнул за собой дверь, повернул ключ в замке. Набрал побольше воздуха — как перед прыжком в воду — и надорвал конверт.
На пол посыпались пожелтевшие страницы, исписанные его же, Вадима, мелким почерком.
Его роман, написанный двенадцать лет назад — тогда до окончания войны оставалось три смутных, неясных года, а Вадим ещё учился в наршколе (которую потом гордо перекрестят в гимназию). Как и полагается дебюту, роман был отвратителен. Тягучая жуть про отважных рабочих, задавших жару недобитой империи. Собственно, лучшим в этой книге было решение автора сжечь её единственный экземпляр. Желание, успешно осуществлённое в тридцать восьмом.
Вадим отлично помнил тот день — накануне свадьбы с Надей. Помнил, как долго брёл по лужам в лесополосе, выискивая среди недотаявших сугробов место для костра. Помнил чувство покоя, охватившее его, когда страницы превратились в пепел, а автор экстремистского романа и несостоявшийся террорист — в добропорядочного учителя словесности.
Был ветер, да. Ветер мог унести часть листов…хотя тут, в конверте, едва ли не половина, но ладно. Пусть.
Хуже другое. О романе, кроме самого Вадима, знал только один человек — соавтор, редактор, да, честно говоря, и прототип бравого главного героя.
Его брат Владислав.
Который умер больше десяти лет назад.
— Вадюшка, — сияющая Надя открыла дверь. — Ты видел телеграмму? Утром принесли, я её на столе оставила.
— От кого? — прохрипел Вадим.
— Не знаю. Тебя хотела спросить. Просто, если это твой друг, нехорошо, что он где-то по углам ютится. Я бы могла ему на диване постелить… Ты слушаешь, милый?
На голубоватом казённом бланке темнели три слова.
«Приехал. Обустроился. Бывай».
Конечно, Наде он не стал ничего рассказывать. Предупредил только, чтобы дверь никому не открывала. По дороге в гимназию сообразил, что лучше было бы поручить вопрос безопасности Изольде Матвеевне — крикливая, склочная старуха в случае чего могла бы воплями мобилизовать весь подъезд. А в Наде старая ведьма души не чаяла — как, впрочем, и остальные соседи. Вадим всё не мог понять, как же это получилось у его жены — прожить восемь лет в коммуналке и ни с кем не поссориться.
…У дверей кабинета словесности отчего-то собралась чуть ли не треть гимназии. Над стрижеными макушками гимназистов возвышались затянутые в вицмундиры фигуры преподавателей.
— Здраасьте, Вадим Палыч, — нестройно протянули ученики, провожая его странными взглядами.
— Вадим, наконец-то, — донёсся из-за двери голос директора. — Пожалуйста, на пару слов.
Шторы на окнах кабинета были задёрнуты. Директор, скрестив руки на груди, стоял над учительским столом.
— Вадим. Уборщик вот нашёл… Сами посмотрите.
На столе — на его столе — поверх аккуратных стопок тетрадей были разложены фотографические карточки. Вадим мельком взглянул на них, и к горлу подступила тошнота.
Девочка, совсем ещё молоденькая. В огромном мешковатом комбинезоне. Лежит на гранитных плитах, нога подвёрнута под неестественно изогнутое тело. Она же — голая, на столе из нержавейки, пустые глаза распахнуты навстречу искусственному свету. — Я не знаю, что это, — выдохнул Вадим.
— Верю, верю, голубчик, — голос директора был приторно-ласковым. — Но сами понимаете, ситуация экстраординарная. Мне пришлось позвонить куда следует.
В глазах потемнело. Вот и всё. Дальше — свет лампы в глаза. Вежливый следователь. Плачущая Надя. Десять или пять лет поселения. Они ведь отмеряют пятилетками, чтобы удобней.
— Что вы, — директор нервно усмехнулся. — Не в Службу. В полицию. То есть гарантировать ничего не могу, если они сочтут нужным… Но надеюсь, это недоразумение разрешится.
— Белов? — зачем-то переспросил регистратор, протягивая повестку обратно Вадиму. — В девятый кабинет. К Диане Николаевне.
Господи. К женщине.
Вадим кивнул, стиснул повестку в кулаке, и покорно потрусил по людному коридору. Казалось, его провожают насмешливо-понимающими взглядами даже портреты деятелей на давно не беленых стенах.
Дверь в девятый кабинет — закуток в конце коридора — была распахнута настежь. Из-за вавилонов скоросшивателей тянулся к потолку столбик сигаретного дыма. Осторожно, стараясь не наступить на размётанные по полу листы — то ли мусор до корзины не долетел, то ли что-то нужное упало — Вадим подобрался к столу.