— Живите! Ладно, погибли. Гусеницы в крови! Вы молодые… Если что, мы хоть сейчас. Гвардейцы! Грудью! Живите! Понял? Передай своим.
Я кивнул и зашагал, а он кричал вслед.
— Передай по цепи! Слышишь?! Всем передай!..
Передаю.
Падает звезда…
Если успеть загадать желание, пока она не погасла, то желание исполнится. Есть такая примета.
Я запрокидывал голову и до слез, не мигая, глядел с Земли на небо.
Одно желание было у меня, для исполнения которого были нужны звезды, — то, чтоб меня любили. Над всем остальным я считал себя властным.
Когда вспыхивал, сразу гаснущий, изогнутый след звезды, он возникал так сразу, что заученное наизусть желание: «Хочу, чтоб меня любила…» — отскакивало. Я успевал сказать только, не голосом — сердцем: «Люблю, люблю, люблю!»
Когда упадет моя звезда, то дай бог какому-нибудь мальчишке, стоящему далеко-далеко внизу, на Земле, проговорить заветное желание. А моя звезда постарается погаснуть не так быстро, как те, на которые загадывал я.
Там, внизу
…там, внизу, в тесноте узкого мокрого оврага гнули дуги и полозья для саней. Свершалось большое дело: дерево, обтесанное под нужный профиль, сгибалось, чтобы застыть в изгибе.
Заготовки, продолговатые дубовые плашки, распаривали в камере над котлом до потемнения. Они были так горячи, что к гибочному станку их торопливо несли в рукавицах. Один конец закрепляли в станке, другой привязывали к валу. Мужики наваливались на ворот и медленно ходили по кругу, каждый раз нагибаясь под канат.
«Хорош!» — кричал главный. Он скреплял концы лыком. Намертво согнутую дугу или полоз оттаскивали в сторону.
Некоторые заготовки не выдерживали, трескались. Их не выбрасывали. Их бросали в топку под котел.
Две доли
С обеда зарядил дождь, сенокос остановился. Мой дядя, тракторист, не терпящий безделья, придумал сходить «забрести» пару раз бреднем. Напарником он кликнул соседа Федю. Я попросился с ними.
— Возьмем, — прохрипел сосед Федя, — ведерко таскать. Все, глядишь, рыбка лишняя в хозяйство.
Но дядя сказал, что я иду от нехрен делать, что я и без рыбки буду хорош. На том разговоры обо мне закончились.
Жена дяди, тетя Еня, вынесла из чулана груду рванья.
— Живет бурлачить-то. А ты-то куда?
— Интересно.
— Ну сходи, сбей охотку.
Мы оделись, как три каторжника, собаки отскакивали, и пошли деревней, потом огородами к реке.
С обрыва увидели внизу, на заливных лугах, озера. Шли к ним.
Нести бредень пришлось мне. Я радостно тащил его на плече. Перед глазами болтались куски осокоревой коры — поплавки.
Спустились пока еще твердой глинистой тропинкой. Шли вдоль берега. Вода в реке лежала неподвижно, легкие дождинки не тревожили ее.
— Дождь с полден на двенадцать ден, — хрипел сосед Федя. — Перебьет тебе, Василий, весь заработок.
Река свернула в сторону — мы пошли прямо и у первого же озера раскрутили бредень, размотали мотню.
— Не боишься ты, Вась, ласкушки сколь заузил, — одобрил сосед Федя. — Мальчика в воду пошлем?
— Какой он мальчик, парень.
Мне было поручено идти сзади бредня, приподнимать мотню, чтоб не тащилась по дну и не порвалась. Так что я оказался необходимым. Я полез в воду.
— Сердце не замочи! — закричал дядя. — Выше сердца в воду не заходи, замерзнешь.
Но «замочить сердце» пришлось: там, где дяде было по грудь, мне по плечи.
— Ничего, молодой, — сказал сосед Федя. Он шел от берега, по колено.
Ноги вязли в иле. Со дна поднималась и расходилась белесая муть. Вода, теплая к вечеру, мягко поддавалась движению.
Дождь перестал, комары вылезли из своих укрытий и набросились на нас. Мы мотали головами, как запряженные лошади.
Видно было, как рыбки охотятся: маленькие рыбки за комарами, большие рыбы за маленькими. То тут, то там всплескивала вода, и от всплеска в разные стороны стрекала рыбья мелочь. Мы поворачивались на плеск и сильнее налегали на палки.
— Есть, — говорил дядя, — должна быть рыбка.
— Чирей те на язык, — суеверно хрипел сосед Федя, — господи благослови, должна быть.
Верхняя веревка с поплавками выгнулась полукругом. Перед ней вздрагивали и исчезали кувшинки, высокая осока, как будто их заглатывали. Траву и кувшинки у корня сгибала донная веревка с грузилами.
Мотня набивалась грязью, травой, головками кувшинок. Скользкий раздувшийся пузырь мотни стал даже в воде неподъемно тяжелым, как будто мы чистили дно, а не ловили рыбу.