— Думаю.
— Думаю. Слышал, как бабы поют: «Подросла трава высокая, да некому косить. Подрастают наши дочери, да некому любить»?
В тишине слышно было, как щелкают нагретые тополиные стручки. Прон стоял с равнодушным лицом, показывая всем своим видом, что председатель не велика шишка, а в Проновой деревне он вообще нуль.
— Так вот, — решительно заговорил Анатолий. — И свадеб наиграем, и народ увеличится. Неужели ты в это не веришь?
Яков, давая понять, что брат не одинок в споре, сказал:
— Верить-то верим, да больно все медленно.
Прону не захотелось иметь заступника.
— С коих это порёнок ты заспешил? Жени председателя, раз не терпится.
— Я о другом, — терпеливо сказал Анатолий, — я о хлебе. Нужно много хлеба, значит, нужно много машин, лошадьми не справиться.
— Машины! — Прона зацепило за живое. — Машину запрячь — дело хорошее, с лошадей хомут снять. А то сколь стоит матушка-Россия — все лошади да лошади. Одной кожи на кнуты и на хомуты истрачена прорва.
— И на кнуты для людей.
— И для людей, — Прон говорил спокойно. — Лошадь бьешь — бежит быстрей, человека — соображает поживее.
— Вот он такой, — обратился Яков к Анатолию, — на себя наговаривает. Кого хоть ты бил-то, кого хоть раз ударил? — упрекнул он Прона.
— Посмотреть еще эти машины надо, — сказал Прон. — Сможет ли земля эку тяжесть держать?
— Сможет. Так слушай, я не агитацию развожу, только рабочие не пашут, которые машины делают. Надо их кормить?
— С ними мы сами договоримся. Напрямую.
— Пойдемте в избу, — взмолился Яков.
Тяжелый зной стоял над деревней. Земля ссыхалась.
— Договорить надо, — сердито сказал Прон. — Тебя разморило, иди отдохни.
Он шагнул под навес, в тень, где стояли выездной тарантас-плетенка, телега, лежали соха с деревянными ручками и деревянная борона. Здесь было попрохладнее. Яков, тяготившийся бездельем, взял из корыта отмокающее ивовое корье и стал отрывать лыко от коры.
Разговор сбился. Прон стал помогать брату. Анатолию делать было нечего.
— Что же ты хотел договорить? — спросил он.
— А! — снова замыкаясь, отмахнулся Прон. — Говори не говори.
— Нет ли у тебя, Анатолий, такой возможности, чтоб Аньку-дурочку вылечить? — спросил Яков. — Хотя ее уже, наверное, не вылечишь. Сколь ни шептали над ней, через хомут продевали, толку — пшик. Она — интересное дело — бежмя бежит к лечению, как ровно чувствует, что ей добра хотят. Шепчут, с угля брызгают, волокита все это!
Прон пожалел председателя, видя его беспомощное состояние.
— Отдам я тебе наган, — сказал он. И все-таки не сдержался. — Ты этим наганом хлеб выколачивай. А то ведь знаем, как бывает: власти хлеба не дашь, она солдат пришлет. А солдатики тоже не пашут, а кушать им вынь да положь.
— Ты всех бы за сохой заставил ходить.
— Перед богом все равны, и перед работой надо, чтоб равны, — вставил Яков. — Полегче, Прон, полегче, — урезонил он брата.
— Новая жизнь! — говорил Прон, дергая лыко еще сильнее. — Посчитал бы, кто поумней, сколько этих новых жизней было. Раз веришь, другой раз, третий, глядь — уж подыхать пора. — Он дернул так, что выдернул из рук Якова корье, бросил в корыто: — Землю делил, сколько себе нарезал?
— Нисколько, — ответил Анатолий.
— Ваше благородие, гражданин-товарищ, — ерничая, протянул Прон. — Ведь это ты сглупил. Шарыгинскую землю рассовал, себе не взял, мужикам показал, что больше всех Шарыгина боишься. Другое показал, что жить здесь не собираешься…
— Нам не угодишь, — сказал Яков, — а взял бы председатель себе земли, считали бы — вот хапает.
— Я угождать никому не собираюсь, — резко сказал Анатолий. — Хлеба мне вашего не надо. Но хлеб нужен армии, поэтому надо его сеять.
— А не посеем, и отбирать нечего будет, — рассудил Яков. — Сунутся — хлеба нет, уйдут. До земли ли нам. Сейчас такая перетрубация идет — ой, да батюшки!
— И в это время ты, Прон, оборвал связь.
— Перебьешься. Да, — спохватился Прон, — ты ж арестовать меня хотел. На, — он отдал наган. — Как же без оружия. Или потом?
Анатолий взял наган, спрятал его в карман.
— Дурак ты, Прон, все-таки.
— Дурак, — согласился Прон. — Яшка, жеребца накорми.
— Накормлю. Ему сегодня праздник, как на Фрола и Лавра. И у нас ни дела, ни работы, пропащий день, — добавил Яков, считая разговор бесполезным.
— Почему пропащий? — возразил Анатолий. — Все-таки поговорили.