- Да, чтоб вас всех... - и добавил в сторону Авдотьи, - огурцов принеси и не режь их... целыми подай...
Пока Авдотья бегала за огурцами, Иван Никифорович маханул еще раз, а как принесли огурчиков, стал поедать их: смачно, с хрустом откусывая большие куски, яростно разжевывая и поглядывая со значением на гостей дурными захмелевшими глазами.
- Вот так, - ни к кому конкретно не обращаясь, проговорил он.
- Вот так, - повторил задумчиво и в полный голос.
- Так вот... – тихо пробормотал и замолчал.
Тишина стояла мертвая, хрустящая как битое стекло под ногами. Из раскрытого судка парило заморским супчиком с ласточкиными гнездовьями и терпко пахло малосольными огурцами с хреном.
- Ссс... сц... спс.. спа-си-бо. Чтоб вам... разом… и за всё хорошее…
Праздник оказался испорчен. Гости разбежались засветло, скомкано попрощались и быстро-быстро отбыли восвояси. Вечерело.
Иван Никифорович вышел на крыльцо, с удовольствием почесал правой рукой в паху, потом двумя руками там же, но уже со стороны спины. А потом вспомнил, как Афиноген, так его растак, единственный из всех, от души наяривая холодец, аккуратно намазывал каждый дрожащий кусочек горчичкой, перед тем как отправить его в рот и разжевать, блаженно прищурившись и пофыркивая от удовольствия. Скотина…
Иван Никифорович досадливо поморщился и подумал:
«Солитер у него, что ли?! А хоть бы и солитер! Как бы еще мало не было, скотоложу этому, тьфу!»
Торопливо сплюнул насторону, вернулся в дом, сильно громыхнув парадной дверью. Побродил неприкаянно по комнатам, посмотрел хозяйским глазом на Авдотью, что убирала почти нетронутые блюда со стола, ожег ее ласково взглядом по попе, ухмыльнулся игриво в поседевшие усы, степенно огладил благообразную бороду и вернулся в гостиную, где улегся на диван и задремал.
Башенные часы размеренно тикали в углу, раскачивался маятник, отсчитывая едва уловимый переход дня в ночь, жужжала неуловимая муха. Купленный в начале весны диван: по последней моде полосатый, с гнутыми ножками и прованским матрасом на пружинках, казался жутко неудобным, коротким и узким, как лавка, и таким же жестким. Под немалым весом хозяина дома он сначала жалобно заскрипел, но быстро угомонился и затих.
Иван Никифорович, всхрапывая открытым ртом, аки конь, тоненько посвистывал носом. С угла полных губ тонкой ниткой стекала на бороду слюна. Из–под двери протягивало. Так любой ветерок сдувает с поверхности мировой лужи упавшие в небо отражения. Любую случайную рябь.
Ходит полная луна,
полногрудая луна,
крутобокая луна
над полями.
Когда заглядываешь в лужу и видишь там жуткий оскал на месте лица…это не хорошо… да-с…раздражает такое...
Иван Никифорович нахмурился, вглядываясь в серебристый овал в поисках своего отражения. Ощупал пальцами лицо, пытал счастья у зеркала, задавался вопросом. В зеркале отражался бородатый незнакомец, он враждебно смотрел сквозь Ивана Никифоровича из затейливо изрезанной рамы, мерцал в глубине зеркала, кривил рот и молчал. За его спиной скалились и гримасничали черти, клубились тени прошлого и расползалось легкой дымкой настоящее.
Черти всегда лезут: из любых коробок, фрагментов и зеркал, а ангелы: поют тихо, сладко, тонко. Голоса у них - хрустальный звон от сгоревших льдинок, звучат нежно, торжественно и светло.
Ищет в поле васильки,
в белом поле васильки,
в синем небе васильки...
Скоро утро...
А в полдень отца Василия убили.
В понедельник, за пять минут до начала обеда в голову пастыря душ человеческих пробралась одна неплохая мысль, загорелась огненной глаголью, и отец Василий умер от разорвавшегося в голове сосуда.
Зато умер легко, дай Бог каждому.
Внезапно побледнел, покрылся испариной и замолчал. Рухнул спиной назад, как живые люди не падают, и всё.
Леночка, делопроизводитель с большим опытом работы, сказала, что она, конечно, видела, куда более страшные вещи, но такого ей пока еще как-то не доводилось. И поэтому, сказала она, это - достойно. Дура дурой, но сказала хорошо, искренне, без выпендрежа.
Очи темные темны,
ночи зимние темны,
мысли стройные темны
и прозрачны...
Смерть человека — отнюдь не повод для краснобайства. Но тут есть нюанс: если человечек умер не за просто так, а с пользой для важного… скажем, умер, чтобы перенестись во времена Ивана Грозного, да, хоть, в его сына, после того, как ему голову Батюшка-царь проломил, тогда — да, другое дело. Тогда можно помирать, чтоб было красиво, чтоб оценили по достоинству, а не как обычно. Тогда всё правильно, и можно в охотку послушать, что о тебе люди говорят, пока ангелы поют на небесе.