Джейкоб усердно вертел ручку шарманки и — прямо как на настоящей арене! — заполнял паузы между номерами, корча уморительные рожи и поливая всё вокруг водой из приделанного под клоунским нарядом бурдюка. А ещё вытаскивал прямо из собственного носа и уха длинные разноцветные ленты.
Фу и Гуанг гнулись, как гуттаперчевые, сияя улыбками, и крутили такие сальто, что их тонкие фигурки превращались в сплошное переливающееся кольцо.
Прелестная Мари в розовом облегающем трико, с падающими на хрупкие плечи золотыми кудрями, грациозно балансировала на спине липицианца, пока тот медленно показывал танцевальные па.
И наконец, сам Бруно вывел вперёд огромную тигрицу, которая по его команде молнией пролетала в бумажные обручи и становилась на задние лапы, обнажая в игривом оскале изогнутые кинжалы клыков.
А меднокожий измождённый парнишка, примостившийся на ступеньке фургона, давно отбросил напускное равнодушие и высунулся из одеяльного кокона, широко распахнув просиявшие глаза. Он машинально откинул со лба спутанные пряди волос, чтобы лучше видеть происходившее. Он то прикусывал губы, то вытягивал их трубочкой, то восхищённо ахал, то вертелся от нетерпения… словом, вёл себя как обычный ребёнок перед ошеломившим его зрелищем.
Зеро завершил выступление труппы, вылетев из-за фургона верхом на своём пятнистом Галешке, и меткими выстрелами вдрызг расколошматил одну за другой пять глиняных плошек, подброшенных Джейкобом. Потом наклонился с седла к Мари, которая проворно завязала ему глаза чёрным плотным платком… и повторил тот же трюк, стреляя уже из двух револьверов. Оружие казалось продолжением его уверенных рук. Индеец даже рот раскрыл, зачарованно следя за ним.
Наконец Зеро сдёрнул с лица повязку, развернул мустанга и, подскакав к мальчишке, звонко и торжественно провозгласил:
— Я Зеро, а это Галешка.
Конечно, он и раньше называл найдёнышу своё имя, но тогда тот упорно делал вид, будто вовсе его не слышит. А сейчас на его губах проступала невольная, но искренняя и совсем детская улыбка.
— Бруно Ланге и Зара, — продолжал тем временем Зеро, пока остальные артисты цепочкой проходили мимо него и выстраивались полукругом, как на параде. — Мадам Тильда и Джейми, Сонни, Пюс, Клодетта! Мадемуазель Мари и Орфей! Фу и Гуанг! Джейкоб! Мозес и Папаша!
Он замолк, глядя на индейца почти умоляюще. Но тот лишь крепко сжал губы. Его улыбка внезапно угасла, он будто напряжённо о чём-то раздумывал.
«Фокус не удался, — устало решил Бруно, крепко держа Зару за ошейник. — Можно считать, что мы просто репетировали посреди прерии».
Но тут маленький дакота медленно выпрямился во весь рост, кутаясь в сползающее одеяло и упираясь тонкой рукой в притолоку проёма. Он посмотрел на Зеро, на Бруно, на собственного пса, тоже величаво поднявшегося со своего места. И чётко проговорил, коснувшись ладонью худой груди:
— Вичаша, — а потом указал на пса: — Чакси.
После секунды напряжённого молчания все вдруг захлопали в ладоши и облегчённо засмеялись. А мальчишка снова опустился на ступеньку, держа руку на холке пса, преданно заглядывавшего ему в глаза.
«Звери не лгут», — подумал Бруно. Этот зверь доверился людям, среди которых оказался, — что не мог не почувствовать найдёныш.
И ещё Бруно вспомнил, что означает имя Вичаша.
Мужчина.
Парнишка и был мужчиной в свои (сколько там ему сравнялось? Тринадцать-четырнадцать?) почти детские годы. Отважный и упрямый шельмец. Ну, а дакотское имя Чакси означало то же, что и испанское имя Лобо, данное псу Тильдой.
Волк.
Теперь Бруно предстояло решить, куда же ему пристроить этакую дикую парочку.
И он скоро это придумал.
*
Едва оправившись от полученного ранения, Вичаша попытался покинуть лежанку и устроиться на полу вместе с Чакси, который, похоже, был только рад этому. Но Бруно цыкнул на обоих, вернул мальчишку на место, а для себя оборудовал постель в противоположном углу фургона, на сундуках с реквизитом.
Вообще с появлением в труппе маленького индейца хозяин цирка совершенно лишился покоя в собственном доме, то бишь фургоне. Раньше мало кто из циркачей решался тревожить его во время отдыха. Бруно обычно удалялся к себе, предварительно проведав тигрицу, под чью клетку отводился отдельный фургон. Он чинил реквизит либо читал при свете керосиновой лампы. Либо предавался воспоминаниям или размышлял, лёжа на койке с закинутыми за голову руками. Теперь же его старый фургон стал местом паломничества молодёжи, постоянных сборищ и весёлого галдежа, в котором какой-либо пользы не было ни на йоту.
Бруно морщился, чертыхался, возводил очи горе, но терпел. Он пожертвовал своим покоем ради приручения индейского мальчишки — скажи ему кто об этом хотя бы пару недель назад, он решил бы, что у собеседника не все дома.
Но он и правда хотел, чтобы Вичаша начал ему доверять. Чтобы этот намаявшийся чертёнок наконец почувствовал себя защищённым — хотя сам он, безусловно, считал, что это его обязанность — защищать всех, кто слабее.
Недаром же он носил такое имя.
— Лет тебе сколько? — как-то ночью спросил его Бруно, лёжа в темноте за пологом и слушая, как снаружи равномерно трещат цикады — труппа всё дальше углублялась на юг.
Он уже знал, что парень отлично понимает английскую речь, хотя сам изъясняется на языке бледнолицых очень скупо.
— Аке йамни, — после паузы ответил Вичаша. — Тринадцать.
— Как ты получил такое имя?
Снова повисло долгое молчание, и наконец в темноте раздался ровный полудетский голос:
— Мы далеко ушли от Паха Сапа, от святых гор, где воин должен получить имя. Васичу, солдаты в синих мундирах, заперли нас как диких мустангов, в загоне.
Бруно неслышно вздохнул. Это он тоже отлично знал. Как и то, что на языке дакот слово «васичу» означало «алчные обжоры».
Метко.
— И я мог бы всегда зваться тем детским именем, что дала мне мать, — продолжал Вичаша, с запинками подбирая слова. — Она умерла там, как и мой брат, кашляя кровью. Но потом мы ушли оттуда. Ушли из-под маца вакенен, колючего железа.
Колючей проволоки, понял Бруно.
— Солдаты в синих мундирах погнались за нами, — ломкий мальчишеский голос в темноте словно напевно рассказывал сказку. Но это была не сказка, а страшная правда — И я убил солдата, который выстрелил в Шункманиту Танка, нашего военного вождя. Мы увезли его раненым. Пуля попала ему в живот, он не мог выжить. Но когда он умирал, то взял меня за руку и сказал, что отныне я — мужчина. Так я получил имя. Но потом васичу всё равно нашли нас и всех убили. Я полз в горы и думал, что тоже умираю. Но не умер.
Бруно молчал. Что он мог добавить к этому бесхитростному рассказу?
— А как тебя звала твоя мать? — кашлянув, наконец спросил он.
— Канги Чикала. Воронёнок, — по голосу мальчишки было ясно, что он улыбается.
— Я был в плену у вашего племени, у дакот, почти три луны, — неожиданно признался Бруно. — Мои люди отыскали меня и выкупили — отдали за меня почти всех наших лошадей, кроме Орфея. Но я не в обиде за это. Люди твоего племени великодушны. Вы храбро сражаетесь… и вы защищаете свою землю. Послушай, я правда хочу, чтобы ты остался с нами, Вичаша. Мы все дружны и хорошо ладим между собой. Я хочу, чтобы ты выступал вместе с нами, когда поправишься. Ведь тебе всё равно некуда идти. Ты одинок.
Он невольно затаил дыхание, ожидая ответа парнишки.
Тот молчал долго, очень долго. Но вот из темноты послышалось похожее на вздох:
— Уоштело.
«Хорошо», — перевел Бруно и сам облегчённо выдохнул.
Но он никак не ожидал, что в его фургоне отныне прочно поселятся Зеро, Мари, Фу и Гуанг, которые будут валяться на его — бывшей его! — постели, тормошить Чакси, расспрашивать Вичашу, как то или это называется по-дакотски, показывать ему фокусы с картами и читать вслух истории из волшебных книг мадам Тильды. Особенно во всём этом преуспевал Зеро. Оголец взялся опекать найдёныша, как младшего братишку. Мари обычно чинно сидела поодаль с вышиванием, а Фу и Гуанг внимали Зеро с таким же воодушевлением, что и маленький дакота.