18
Неизвестное лицо, которое до той минуты оставалось неизвестным — было известно только, что человек этот заявил Прокурору, будто левые предложили ему авансом деньги за убийство правого депутата в ответ на убийство Зет, — объявилось само, назвавшись Пурнаропулосом из деревни возле Килкиса.
— У меня нет денег, — сказал Пурнаропулос журналистам, — и нет ни клочка земли. Поэтому раз в два-три месяца я приезжаю в Нейтрополь и продаю свою кровь.
— Как ты ее продаешь?
— Я становлюсь возле центральной больницы и предлагаю свой товар. Крови у меня больше, чем нужно, а хлеба меньше, чем нужно, чтобы сохранить эту кровь. Поэтому я и продаю ее. В больнице меня знают и используют по мере надобности. Если больной в тяжелом состоянии с моей группой крови, мне дают хорошую цену.
— А почему бы тебе по доброй воле не пойти в Красный Крест?
— А почему мне по доброй воле терпеть убыток? Недаром говорится: один помирает, а другой на этом деньгу наживает. Так поступаю и я. А если продаешь свою кровь, когда она нужна кому-нибудь позарез, то получаешь за нее неплохо. Та же история с билетами на стадионе перед началом матча.
— Это же спекуляция, черный рынок!
— Красный рынок. А вы чего хотите? Один парень из нашей деревни продал глаз и сразу стал на ноги. А что плохого в том, что я загоняю понемногу свою кровь? Впрочем, и туристы занимаются тем же. Они приезжают сюда без денег, сдают кровь и идут слушать бузуки... Ну так вот, когда в последний раз, двадцать восьмого мая, я торчал перед больницей — сторож оповестил врачей и сказал мне, что скоро меня позовут, потому что на операционном столе лежит тяжелый больной со второй группой крови, — возле меня остановилась черная машина и из нее вылез человек в темных очках; приведись мне встретить его сегодня, я б его ни за что не узнал.
— А машину узнал бы?
— Тоже нет.
— Почему?
— Потому что сам я из деревни и не разбираюсь в машинах. Вот если бы речь шла о лошади, я бы ее опознал и в большом табуне, где сотни две голов. А машины все одинаковые, разве не так? У них четыре колеса и один руль.
— Ну, ладно, ладно. Продолжай.
— Так вот, человек этот спрашивает меня, не я ли продаю свою кровь. Я говорю: «Да»—и тут же смекаю, что я ему срочно нужен. «Яннис, — думаю, — ты взял быка за рога». Но очкарик предлагает мне напиться чужой крови.
— Он принял тебя за вампира?
— Я не больно разбираюсь, что это за вампиры. Он сказал, если я соглашусь обделать одно дельце, то заработаю столько денег, сколько стоит сто литров крови по самой высокой цене. Я прямо глаза вытаращил. По правде говоря, доверия он мне не внушал. «Неужели тебе не нужны деньги, дружок?» — спросил он. Я кивнул, что нужны. «Ну, так вот, ты их заработаешь». Тогда он изложил вкратце, что от меня требуется: я, мол, должен убить какого-то караманлисовского депутата. И имя его он назвал.
— А каким способом убить?
— Этого он не сказал. Но я возразил, что люблю Караманлиса, он, дескать, молодчина и наш, македонец; возможно, он туговат на ухо, но глаз у него острый. Нашей деревне он помог сделать колодец и пообещал на будущий год провести электричество, если мы снова будем за него голосовать. Поэтому как могу я убить человека из нашего лагеря?
— А человека из другого лагеря ты мог бы убить?
— За всю свою жизнь я букашки не обидел. Я продаю свою кровь, и только. Вот газет я не читаю. Если бы умел читать да знал все новости, понял бы, для чего это ему надо. Сразу вник бы в суть дела.
— В суть какого дела?
— За дурака вы меня принимаете или сами вы дураки? Мы прикончили ихнего парня, а они хотят прикончить нашего. Я мог бы сказать тому очкарику, что он по ошибке постучал не в ту дверь, но предпочел с риском для жизни раскрыть до конца тайну. Я сделал вид, что согласен.
— Значит, не читая газет, ты все-таки разобрался в сути дела?
— Д не такой уж дурак... Потом он предложил мне сесть в его машину. Я сказал больничному сторожу, что зайду завтра. Мы доехали до улицы Аристотеля. Очкарик попросил меня подождать немного в машине, пока он подымется в контору к одному человеку, с которым должен меня свести. От нечего делать я смотрел в окно и вертел дверную ручку, как вдруг случайно нажал какую-то кнопку, и стекло само собой опустилось. Я прямо ошалел: ну и роскошная машина. Когда я высунул голову из окна и оглядел улицу, то увидел, что огромная вывеска ЭДА закрывает собой целый балкон. Тут я струхнул. Охота была наживать неприятности! Коммунисты крышками от консервных банок зарезали в деревне двух моих двоюродных братьев. А я человек бедный, но честный. Я понял, что это и есть та самая, с позволения сказать, контора, о которой сказал мне очкарик, и, открыв дверцу, смылся. Не теряя ни минуты, я побежал в Главное управление безопасности.