На одной из станций, когда поезд вышел опять на просторы равнины, дизель заменили паровозом. И тогда душа- бабочка, одинокая, ленивая, а может быть и больная, окуталась дымом. Ее прекрасные нежные краски пожухли, крылья отяжелели. Огорченная, она стала искать пристанища. Ей хотелось спрятаться под кожу, где ничто не могло ее коснуться. Смеркалось, а душа всегда боялась мрака. Последние три ночи она провела без крова, и ее ни на минуту не покидал страх. Но сколько она ни взывала к телу, оно безмолвствовало, и это приводило ее в отчаяние. Его батареи, антенны — все вышло из строя. Теперь это была все равно что глухонемая калека, никуда не годная пишущая машинка, отнесенная вместе со всяким хламом на рынок в Монастираки. Вот что ощущала душа, когда начал гаснуть огонь солнца.
Поезд проходил по полю, где стебли злаков просыпались и оживали с заходом солнца. Они поднимали свои головки, когда мерк дневной свет. А с появлением ветра, который заполнил пустоту, оставленную после себя великим благодетелем — солнцем, зашелестели зрелые колосья: вставай, любовь моя, пляши до утра. Их шепчущие волны, как морской прибой, разбились о мол железнодорожной линии. Точно разнеслись глубокие вздохи женщины, отдающейся звездам. При виде такой красоты душа еще больше опечалилась.
Старушка потянула за цепь — открыла шлагбаум, преграждавший путь. Через переезд прошел трактор. Теперь редкие деревни редкими огнями светились у подножия гор. Наступила глубокая ночь. Станции мелькали во мраке, как кадры цветного фильма на фоне темной стены. Поезд не делал ни одной остановки. Он мчался и бешено свистел. Поезд, гудящий в ночи, поезд, поезд, вагон Зет- 4383, машинист Иосиф Константопулос, помощник машиниста Саввас Полихронидис, поезд, поезд и немое тело, дверь, замкнутая в ночи, и тело, словно сожженное молнией дерево, и тело, которое не смогут уже воскресить ее ласки, одинокое, без души, покоится в гробу из каштанового дерева, в добротном гробу.
«Греция — мы не устанем твердить это — нуждается во внутреннем спокойствии и равновесии. Враги завидуют нашему прогрессу, и многие иностранные государства хотели бы видеть, как мы низвергаемся в пропасть анархии. Обычно, чтобы ускорить крушение, они взывают к господину Папандреу, жаждущему власти. Но как ни сильна эта жажда, руководитель партии Союз центра не может не понимать, что он оседлал не коня рыцаря демократии, а взбесившегося быка коммунистической анархии».
Поезд разрывал ткань ночи, а Дама смотрела, как ее пудель безуспешно пытался зарыть свои испражнения — ведь пол не земля. Но нужно было убрать эту грязь, портившую красивый рисунок паркета. Дама нажала на кнопку звонка, который был на ее письменном столе, вызвала служанку и приказала ей убрать за собакой. Потом, взяв пуделя к себе на колени, она продолжала писать:
«Люди, преданные национальным интересам, искренне огорчены смертью Зет, ибо уважение к человеческой жизни — основная характерная черта идеологии тех, на кого теперь возводят наглые обвинения, на кого возлагают ответственность за смерть Зет. В действительности крайне левые и те, кто стоит за ними, считают равным образом виновными всех верноподданных греков, а также то, что составляет надстройку национального буржуазного христианского общества: нашу церковь, систему образования, армию, асфалию, правосудие... Неразумно поступает господин Папандреу и иже с ним, раздувая клевету и нападки крайне левых...»
Пудель заерзал у нее на коленях. Дама перестала писать и строго посмотрела на него. В это время в комнату вошла служанка с пластмассовым совком. Она подобрала колбаски и обрызгала паркет дезинфицирующей жидкостью. Дама поднялась со стула и, не выпуская собачонки из рук, потыкала ее мордочкой в пол. Пудель, ощерившись, попытался впиться зубами в запястье хозяйки, но та, хорошо зная собачий нрав, тут же отпустила его. Потом Дама вернулась к письменному столу и продолжала писать, в то время как поезд проходил вблизи Татои:
«Если проанализировать настроения крайне левых, то нетрудно установить, что их нисколько не огорчает происшедшее. Если бы не уважение к покойному, мы бы сказали, что даже радует. Ведь теперь у них есть свой «человек», своя «жертва», свой «герой». А такого именно человека левые и хотели заполучить: блестящий ученый, отличный спортсмен, прекрасный супруг и нежный отец, молодой вдохновенный политический деятель, энтузиаст, не входящий в коммунистическую партию, прославившийся как борец за мир, а не за политику Кремля.
Спекуляция на его прахе, трескучие фразы в эти тяжелые минуты, плач и плакальщицы, письма «портних» и «рабочих-строителей» — все это отражает картину и разные способы эксплуатации нынешней трагедии...»