«Некоторое время архиепископ сидел в задумчивости. Потом, обратившись к представителю ЭДА, сказал:
— Вы мне ручаетесь, что не произойдет никаких волнений?
— Мы даем вам слово, ваше преосвященство, что с нашей стороны будет соблюдаться полный порядок. Если порядок будет нарушен, то только по подстрекательству правительства и полиции.
— Прекрасно! Я уступаю вам церковь святого Элевтерия, и да поможет вам бог!»
Тело, которое любили и боготворили на спортивном поле и у костра, тело, при самом страшном отчуждении настолько близкое мне, всего один вечер побудь со мной, а потом я разрешу тебе уйти. Но меня изгнали так внезапно! Никогда не думала я, что ты можешь принадлежать другой. Что же теперь будет? Как мне недостает твоих рук, только твоих рук, их трепета! Без тебя я одинока. Я буквально не нахожу себе места. Ничто меня не радует, ведь я не верю в переселение душ. Я тоже исчезну, превращусь в пар, в воздух, колеблемый птицами во время их перелетов. Ужасно одиночество, когда я без твоих нервов, бесчувственная, не могу взорваться от негодования. Твои нервы — это нитки теплого свитера, который распустили. Я носила этот теплый свитер, и мне принадлежал мир. Ты обнимал своими руками людей, жизнь, и мне было уютно. Теперь ты уйдешь. Теперь ты уйдешь. А я останусь одна.
Одиннадцать часов пятьдесят шесть минут. Приближается железнодорожный состав особого назначения, и его гудок скорбным эхом отдается под сводами вокзала. Машинист тормозит, останавливает поезд. Народ толпится, толкается, пытаясь пробраться вперед, к двери закрытого товарного вагона, превращенного в катафалк Зет.
С двери вагона срывают печать. Гроб, засыпанный цветами, покрывают национальным флагом и переносят на другой катафалк, ставят в машину. И море людей расступается, дает дорогу мертвому депутату.
Минута молчания. Потом слышится тихое рыдание и тут же громогласное «ура!».
— Зет, герой, ты не умер!
— Зет, ты всегда будешь с нами!
Вокзал сотрясают рукоплескания, а затем звучит национальный гимн, исполняемый тысячью уст.
К вагону Зет-4383 железнодорожный служащий прикрепляет табличку: «Вход запрещен ввиду дезинфекции».
Траурная процессия движется медленно, и душа ликует, видя сверху, что великое множество тел защищает ее тело. Сверху все люди со знаменем в центре кажутся одним телом, как на плащанице.
Улицы преображаются. Огни превращаются в свечи, тающие вдали вместе с шествием. А полицейские, сопровождающие гроб, похожи на воинов, что с оружием в руках обрамляют крестный ход.
Его везут в церковь, к улице Метрополеос. Там его оставят до воскресенья, дня воскрешения из мертвых. И народ все более тесным кольцом окружает покойного, чтобы его не выкрали римские солдаты.
Кайафа — господин вездесущий. Он говорит по радиотелефону со всеми патрульными отрядами полиции, отдает приказы. После того как гроб без всяких происшествий доставлен в церковь святого Элевтерия, Кайафа, страшно обрадованный, провожает до дому Понтия Пилата. По дороге они беседуют о предстоящем воскресенье. «Должны быть приняты строжайшие, драконовы меры». — «Будет мобилизована вся полиция, — заверяет Кайафа, — со слезоточивыми газами, пожарными шлангами и тому подобным». — «Я очень беспокоюсь», — говорит Пилат. Они прощаются около трех часов ночи, желая друг другу приятных снов.
Но и на этот раз они ошиблись, потому что во время воскрешения из мертвых не произошло никаких происшествий, никаких неожиданностей. Единственной неожиданностью было невиданное доселе обилие цветов. Сама весна явилась на похороны. Она вторглась в город и, пройдя по предместьям, на три часа оккупировала центр Афин.