Порталь. Это другое дело.
Баруа. Никто из нас с ним лично не знаком. Мы знаем его только по книгам, по делам, нам известна его общественная деятельность. К тому же, он держится особняком: в философии не примкнул ни к одной системе, в сенате остается вне политических группировок. Стало быть, почести, которые мы хотим воздать, предназначены лишь ему - человеку по имени Люс. Не следует забывать, что все мы в большой мере обязаны Люсу нашим духовным освобождением. Я полагаю, что сейчас, когда настал наш черед вступить в борьбу, мы обязаны выразить ему свою благодарность. Вы согласны со мной, Крестэй?
Крестэй (улыбается, словно что-то припоминая). Совершенно согласен... И мне очень хочется рассказать об одном эпизоде из собственной жизни... Когда я окончил класс риторики, Люс неожиданно приехал на раздачу наград... Лет двенадцать назад; его тогда только что назначили... забыл кем...
Баруа. Наверно, помощником директора Коллеж де Франс... {Прим. стр. 138}
Крестэй. Как сейчас вижу его на эстраде; среди старых учителей он казался совсем молодым; ведь он старше нас всего лет на пятнадцать... Я никогда не забуду его лицо - страстное и в то же время торжественное. Он начал говорить очень просто, тихим голосом, в котором звучала необычайная сила. В несколько минут он сумел набросать перед нами такой яркий образ человека, такую ясную картину жизни вселенной, - а ведь все это волновало меня уже тогда, - что мне стало понятно, каким путем я пойду в жизни. Когда два месяца спустя я поступил в класс философии, то уже был застрахован от университетского спиритуализма {Прим. стр. 138}.
Зежер (насмешливо). Который Кулангон называл "своего рода манией величия"...
Крестэй. Я был спасен...
Молчание.
Баруа. Итак, решено. Первая книжка журнала откроется статьей "Марк-Эли Люс" за подписью "Сеятель".
Арбару (Роллю). Можно ли рассчитывать, что номер будет готов к началу января?
Ролль. Пять недель? Гм... я должен получить все статьи до десятого.
Баруа. Мне кажется, это возможно... Каждый из нас, несомненно, уже кое-что приготовил. (Поворачиваясь к Зежеру.) Не так ли?
Зежер. Я не написал еще, но материалы собрал.
Порталь. О чем?
Зежер колеблется, пристально глядя в лицо Порталю.
Затем обводит невозмутимым взглядом лица присутствующих, на которых написано выражение почтительного любопытства. Разжимает губы.
Зежер. Вот о чем.
Его голос - тягучий, почти без интонаций - мог бы показаться мягким, если бы не странный звук на концах фраз, звук сухой и резкий, напоминающий стук ножа гильотины.
Я полагаю, что нам следует подобрать статьи первого номера так, чтобы они не оставляли ни малейшего сомнения относительно нашего образа мыслей...
Оглядывает собравшихся и читает в их глазах одобрение.
Я, со своей стороны, намерен дать статью, которая в некотором роде предварит остальные. Я ограничусь развитием одной, главной мысли: поскольку единственной логической предпосылкой для изучения человека мы считаем знание условий, в которых он живет и развивается, то новая философия - единственное учение, способное обновить философскую мысль, - должна опираться на биологию, должна соответствовать уровню наших знаний и месту человека в природе; помимо всего прочего, эта философия обладает тем преимуществом, что ее развитие далеко не закончено, ибо она непосредственно вытекает из состояния современной науки; она черпает свои аргументы исключительно из области фактов, поддающихся проверке, а потому зависит от прогресса науки и будет совершенствоваться вместе с нею.
Порталь. Вот мысль, способная отвратить от нашего журнала девять метафизиков из десяти...
Зежер (язвительно). Это нам и нужно!
Арбару (пользуясь случаем). Было бы хорошо, если б каждый из нас мог сообщить вкратце о своих планах уже сейчас... Мы еще сегодня составили бы первый номер журнала. Как ты считаешь, Баруа?
Баруа (он чем-то озабочен). Ну да, конечно!
Арбару (просто). Я уже набросал статью страниц в тридцать о движении коммун в двенадцатом веке; я там провожу аналогию с социальными волнениями последних пятидесяти лет. А вы, Крестэй?
Крестэй стоит, прислонившись спиной к камину, в несколько картинной позе; но как только он начинает говорить, его взволнованный голос, горящий взгляд, порывистые движения приковывают к себе внимание.
Крестэй. Я хотел бы снова рассмотреть вопрос об "искусстве для искусства"... Знаете, в связи с недавним манифестом Толстого. Показать, что сплошь и рядом этот вопрос ставится неверно, потребовать, чтобы за художником было признано право, больше того - долг - посвятить себя лишь одной цели: поискам прекрасного, ибо творчество - результат чистого вдохновения. В то же время я постараюсь примирить обе стороны, доказав, что полезное - неизбежное следствие прекрасного. Художнику, пока он творит, незачем думать об общественном значении своего творчества.
Зежер (слушает с большим вниманием). Это целиком относится и к ученому.
Крестэй. Да, и к ученому. Художник стремится к красоте, ученый - к истине: это - две стороны медали. Человеческой массе остается лишь применяться к тому, что они откроют... (надменно)... и сообразовываться с этим в своей повседневной социальной жизни.
Зежер. Совершенно верно.
Баруа (Крестэю). Вы, верно, возьмете на себя толкование цитаты из Ламенне?
Крестэй (с улыбкой). Нет, предоставляю это вам.
Баруа (весело). Согласен! Я думал о ней, слушая вас. Мне кажется, мы можем кое-что из нее извлечь: объяснить, почему мы избрали ее своим эпиграфом, какие главные стороны нашего начинания она выражает.
Крестэй. Это уместно сделать как раз в первом номере.
Баруа (с заблестевшим взглядом). Правда?
Порталь. Что еще за цитата?
Арбару (ворчливо). Вы ведь опоздали.
Порталь. Объясните нам свою мысль, Баруа.
Зежер. Да, да, объясни.
Баруа (улыбаясь все радостнее по мере того, как говорит). Я снова прочту текст, слово в слово: "Что-то неведомое проснулось в мире..."
Что это встрепенулось, очнувшись от сна? Вечно живая мысль человека, прогресс... Вы видите ее движение вперед... Кипит титаническая работа, в которой воплощен труд каждого из нас, все порывы, доведенные до конца... Эхо движение таит в себе ключи от всех тайн, еще не разгаданных нами, все истины будущего, сегодня еще сокрытые от нас, но которые, когда придет время, раскроются одна за другой, как пышные цветы, под испытующим взором человека!