Гэдом овладела навязчивая идея, что выступление социалистов на стороне дрейфусаров явилось бы полным отказом от пролетарской, революционной тактики. Многие из его друзей, разные местные организации требовали не обрекать партию на пассивность. Гэд оставался глухим к этим призывам и упорно навязывал свою линию. Даже Жоресу под его нажимом пришлось отказаться от некоторых выступлений на стороне дрейфусаров. Гэд, подобно Жоресу, потерпел поражение на майских выборах. Чувствовалось, что он считает частично ответственным за это Жороса, открыто выступившего против клерикально-шовинистической реакции. От своей первоначальной позиции, когда он инстинктом революционера правильно оценил положение и восхищался выступлением Золя, он быстро отказался. Напрасно Поль Лафарг убеждал ого выйти на сектантской изоляции.
— Поймите, — говорил Лафарг, — что партия социалистического действия, которая не действует, кончает самоубийством. Вот к чему мы пришли! А между тем дело Дрейфуса могло бы способствовать социализму еще больше, чем Панама!
Гэд заставил Лафарга замолчать, сурово напомнив ему о необходимости партийной дисциплины. 24 июля 1898 года Национальный совет рабочей партии опубликовал за подписями двух своих секретарей — Гэда и Лафарга — декларацию, в которой говорилось, что пролетариату нечего делать в этой борьбе, что она не касается его и участие в ней может лишь повредить рабочему классу и отвлечь его от социалистической революции. Между тем именно в ходе кризисов такого масштаба, подобных кризису, вызванному делом Дрейфуса, могла разгореться социалистическая революция, если бы социалисты активно влияли на ход событий, не ослабляя себя внутренними распрями в столь критический момент. Легко понять поведение Мильерана, сразу отдалившегося от Жореса, ибо он больше всего опасался за свою карьеру. Трудное объяснить поведение такого революционера, как Жюль Гэд, сделавшего столь много для утверждения марксизма на французской земле. Упрекая Шарля Лонге, Гэд саркастически говорил:
— Будет время, когда вспомнят, что социализм имел своей целью освобождение некоего капитана генерального штаба, а не освобождение пролетариата!
Гэд не уловил прямой связи между судьбой «некоего капитана» и делом рабочего класса. Но эту связь великолепно почувствовал Жорес. Обращаясь к тем, кто твердил, что речь идет не о рабочем, а о человеке, который сам принадлежит к привилегированным классам, и поэтому его дело не касается пролетариата, Жорес отвечал:
— Если Дрейфус незаконно осужден, если он действительно невиновен, то он уже более не офицер и не буржуа. Самой чрезмерностью своего несчастья он свободен от всякого классового признака. Он воплощает само человечество на высшей ступени горя и отчаяния, какое можно только себе представить… Он является только представителем человеческого страдания в самой мучительной его форме. Он живое свидетельство лжи военной касты, политической подлости, преступлений власти. Не противореча нашим принципам и классовой борьбе, мы можем прислушиваться к голосу нашей жалости, и в революционной борьбе мы можем сохранять человеческое сострадание. Чтобы оставаться в пределах социализма, не требуется бежать за пределы человечества.
И сам Дрейфус, ошибочно и преступно осужденный обществом, с которым мы ведем борьбу, каково бы ни было его происхождение, какова бы ни была его судьба, становятся резким протестом против социального порядка. Вследствие ошибки общества, которое в борьбе против него упорно держится за насилие, за ложь и за преступление, он становится элементом революции.
Вот то, что я мог бы ответить; но я добавляю, что социалисты, которые хотят раскопать до дна позорные и преступные тайны, содержащиеся в этом деле, занимаются если не делом одного рабочего, то делом всего рабочего класса.
Кому больше всего угрожает сегодня произвол генералов, постоянно прославляемое насилие военных репрессий? Кому? Пролетариату. Вот почему для него представляется делом первостепенного интереса пригвождать и разоблачать беззакония и насилия военных судов, прежде чем они обратятся в род привычки, всеми признанный. Пролетариат крайне заинтересован в ускорении морального развенчания и падения этих реакционных высших чинов армии. Так как на этот раз они, сбитые с толку кастовой борьбой, применили свою систему насилия и лжи к представителю буржуазии, то этим самым буржуазное общество более глубоко взволновано и потрясено, и мы должны использовать это потрясение для того, чтобы уменьшить моральную силу и наступательную мощь тех реакционных генеральных штабов, которые являются прямой угрозой для пролетариата. Это значит служить не только человечеству, но и непосредственно рабочему классу.