Она назвалась учительницей и предложила пойти в школу. Попутчик подмигнул мне, рассыпавшись перед девушкой в комплиментах. Когда мы пришли в школу, я спросил:
— Вы здесь работаете?
— Вернее, работала, — ответила она. — Теперь будет другая, недавно сюда приехала, а я перевожусь в город.
— Она... эта новая... тут живет?
— Конечно. Где же еще? Сегодня она уехала в город, к ночи должна вернуться...
Мы со спутником нашли ночлег у пасечника, доброго хлопотливого старика, который угостил нас чаем с медом и уложил спать на душистом сене.
Наутро, чуть свет, я снова отправился в школу. Но Маша (я был уверен, что это она!) еще не вернулась из города. Какая жалость! Надо было опять идти в поход, так и не повидавшись с ней. И увижусь ли теперь?!
К концу дня мы дошли до селения Лагодехи, стоявшего в самом преддверии громадного ущелья. При входе столб с надписью: «72 дыма». Но мы все читали «72 дома», а домов было совсем мало. Через каждые двадцать — тридцать шагов — горная речка или ручей с черным руслом, с редкими белыми камнями. Посредине селения — двухэтажная кирпичная казарма, заросшая травой и мхом. Впереди казармы — маленькая базарная площадь, окруженная со всех сторон прилавками, сложенными из глины и каменных плит. На самой середине площади протекает горный ручей, по которому расположились два-три сапожника-армянина со своими столиками и инструментами. Столик стоит на одной стороне ручья, стул на другой, а босые ноги сапожника опущены в ручей, — под ногами размачивается «товар». На столе у сапожника, рядом с колодками и оторванными подметками, стоит в граненом стакане свежий букет душистых белых роз. Ручьи бегут везде — справа, слева от казармы и вдоль стены при самом входе. Мы умываемся из ручья, пьем воду, моем полы, стираем белье, купаемся. Везде воды полно, как на севере весной в половодье. От звенящих ручьев и горных потоков в ушах непрерывный какой-то ласковый шум, который действует на нас как музыка. От этого настроение у всех праздничное, приподнятое...
Позади казарм, шагах в тридцати вправо и чуть подальше влево, зеленеют высокие лесистые горы. Они так высоки, что их вершин не видно. Зато в глубине ущелья видны все ступени и переходы: от роскошной растительности внизу до голых скал и снежных вершин под облаками. Там и сям по горным лесистым вершинам курятся дымки; голубые струйки прихотливой змейкой поднимаются к небу. Даже трудно подумать, что там, в вышине, чуть не под облаками, ютятся люди. Это, наверно, совершенно особые существа, которым чужды наши постоянные тревоги и пустые волнения.
Днем мы проводим время под палящим солнцем на плацу в упражнениях — однообразных и нудных. Повторяем каждый день одно и то же. Во время тактических занятий, переползая с бугра на бугор, мы слушаем мрачные шуточки пьяного полуротного прапорщика Морозова:
— Вас, чертей, надо заставить ползти на животе до снежной вершины... Тогда вы будете знать, как уважать начальство.
После занятий мы оставляем казармы и идем куда-нибудь подальше.
— Зачем нас сюда пригнали? — спрашивает Рамодин и сам же отвечает: — Мне кажется, затем, что здесь нашлась пустая казарма.
Растянувшись в высокой траве, мы смотрим вечером на небо. Южная ночь наступает быстро. Черный мрак бороздят огненные сверкающие нити. Это летают светлячки. В горах начинает погромыхивать. Здесь так завелось. Каждый год в это время днем палит нестерпимо солнце, расслабляя людей, а ночью сильная гроза с ливнем. Иначе не выдержать бы людям жары. Но гроза еще не скоро: она будет в полночь. Сейчас тихо, как всегда перед грозой. На душе неспокойно. Хочется что-то сказать, а говорить нечего и некому. У раскрытого окна казармы сильным и приятным голосом кто-то поет о дороге, которая больше не пылит, о листьях, которые уже не дрожат. И если немного еще подождать, то можно будет отдохнуть...
3
Начались сильные словно тропические дожди. Река Алазань вышла из берегов и хлынула в леса, затопляя поселки, пасеки. Люди строили плоты и спасали скот. В самый разгар наводнения наш батальон получил приказ вернуться обратно в Тифлис.
— Правду говорят: от дурной головы и ногам нет покоя, — ворчит Рамодин.
Но службист Камышников несогласен. Он знает, почему нас гонят обратно, недаром он уже ефрейтор.
— Приучают к трудностям фронта, — говорит он.
— Одних приучают, другие вино качают, — иронизирует Рамодин.
Шли обратно той же дорогой на Синурис.
Может, на этот раз мы встретимся с Машей?
Начало смеркаться, из леса потянуло сыростью. Дорога повернула под прямым углом влево. Сосед мой оступился в канаву, наполненную водой, и выругался.