— Мы сейчас вам представим «Кочубея в темнице». Кто такой Кочубей, как его надо понимать? Кочубей — это вроде как бы вот мы с вами, у которых отняли семью, детей, друзей, землю. Он стоял за правду, за народ, предостерегал царя Петра об измене Мазепы. Но царь не поверил Кочубею и выдал его на расправу изменникам и палачам. Те заковали Кочубея в железо и стали издеваться над ним.
— Понятно! — крикнул кто-то с верхнего яруса, наливая из чайника в кружку принесенной из города бражки. — Начинай, сами разберем, что к чему.
— Подожди, — остановил его сосед, — дай человеку слово досказать.
— У Кочубея была любимая дочка, — продолжал Сиво-Железо. — Она предала отца родного и перешла на сторону врагов.
— У них это, у мазепов, бывает! — выкрикнул кто-то.
— А нас разве не предают? — раздалось с верхнего яруса.
— Начинай!
— Тихо! — крикнул Сиво-Железо. — Начинаем!..
И когда водворилась тишина, Сиво-Железо начал декламировать «Украинскую ночь». Когда он дошел до диалога Кочубея с Орликом, занавес отдернули. Все замерли и, вытянув шеи, следили за каждым словом и жестом необыкновенных артистов в необыкновенном спектакле.
Все повскакали с нар. И когда занавес опустился, поднялся невыразимый шум и крик.
— Орлик! Шкура барабанная! Убить такого мало. Ну и дочка — подлюга! Гады, кровососы, мазепы!
— Давай еще раз показывай!
Сиво-Железо уговаривал:
— Смирно! Тише! Я думаю, друзья, хватит!
— Еще просим, еще просит народ...
Сыграли сначала. Восторгу не было конца.
Потом пели песни, играли на балалайках и гребешках. Все это было весело и бойко, но солдаты слушали насупившись, как бы размышляя над чем-то.
5
Однажды поздно вечером мы с Антоном шли по темным улицам города. Из-за Волги дул холодный ветер. Шел снег.
— Ну и погодка! — поеживаясь, сказал Антон. — Ветрище, словно с цепи сорвался.
— Зима недаром злится — прошла ее пора, — засмеялся я.
— Да, да, — подтвердил Завалишин. — Это, кажется, из хрестоматии. Прошла ее пора!
Мы думали с ним об одном и том же: должна же с уходом этой зимы измениться жизнь, иначе никак нельзя. Детское стихотворение вдруг приобрело в нашем понимании глубокий скрытый смысл.
— Весна в окно стучится и гонит со двора. Зиму гонит, Антон!
— Это совсем хорошо, прямо, можно сказать, в точку! — восторгался Завалишин.
На душе у нас было радостно в предчувствии надвигающихся событий.
— Вот увидишь, — говорил Антон, — как с ледоходом все затрещит, как пойдет все ломаться и кувыркаться. Эх, и разыграется Волга!..
Вдруг во дворе, мимо которого мы проходили, я услыхал знакомый голос, потом еще чей-то. Я осмотрелся. Тут была квартира Темлянкина. Заскрипела калитка, и мы быстро спрятались за угол. Темлянкин замешкался у ворот, запирая калитку, а его спутник, незнакомый высокого роста офицер, позванивая шпорами, вышел на дорогу и остановился.
— Это очень хорошо, — сказал офицер, когда его догнал Темлянкин, — что вы так умно решили. Я рад, что среди молодежи, среди офицеров есть еще такие... которым дороги... которые хранят, так сказать, честь и традиции.
Оба были подвыпивши.
— Да разве можно иначе... У нас в роду никогда не было ни демократов, ни либералов. Мой отец — старый полковник, верой и правдой служил государю.
— Это очень драгоценное... качество, сударь мой.
— А как же иначе, Григорий Анфимович? Если не мы их, так они нас.
— Ну уж это — атанде‑с!.. Мы их‑с, а не они! Да‑с.
Офицер пошатнулся. Темлянкин поддержал его.
— Вы, прапорщик, знаете, что такое... преданность? — продолжал офицер. — Нет, не знаете! Вот у меня в груди все перевертывается. Да‑с. Здесь столько верности, преданности... Я словами не могу... сказать... Я петь хочу. Бо-о-же, царя хра-а-ни‑и! — заорал офицер. — Под козырек, отдавай честь, когда я гимн пою! Все вы бунтовщики, все предатели, христопродавцы... Да‑с!