— Мама, не отдавай Игошу...
— Нельзя, детки, нельзя...
— Мамочка, давай я поеду, — сказала Верочка и, уткнувшись в подол матери, горько заплакала.
Мать обняла Верочку, обняла Игошу и заголосила:
— И чего я с вами буду де-е-елать-то!..
Так Игошу в приют и не отдали. Верочка отстояла.
Верочка чувствовала себя, как самая младшая, на положении особом и часто этим злоупотребляла.
— Подайте напиться, — попросила она бабушку однажды за обедом.
— Я принесу, — предложил я.
— Не хочу! Ты обманешь! Бабушка пусть принесет.
— Экая озорница!.. — сказала бабушка и пошла в сени.
— На, пей на здоровье, капризница.
Верочка взяла ковшик и вдруг рассмеялась:
— Тьфу, слепая, чего принесла!..
Оказывается, по слепоте бабушка вместо воды почерпнула из ведра с пойлом для теленка.
Нас, братьев, Верочка любила крепко, но внешне проявлять это не умела или стеснялась. Особенно она скучала по мне, когда я мыкался по чужим людям. Я больше других забавлял ее, проделывая перед ней всевозможные штуки, какие перенял от «веселых людей» в своих скитаниях.
Однажды, желая ее подразнить, я сказал серьезным тоном:
— Слушай, Вера, почему ты меня не любишь?
У Верочки навернулись слезы.
— А потому, что ты озорник и не слушаешься, — ответила за нее мать, заметив мою неостроумную игру. — Чего пристал к девчонке?! До слез довел, толстолобый!..
Как-то вечером Верочка пришла с подругой Полей, приемной дочерью Степана Филипповича, нашего фельдшера. Обычно тихие, теперь обе подружки над чем-то весело смеялись. Вера показала мне на кошку, которую Поля держала на руках.
Я посмотрел и похвалил кошку.
— Где вы такую нашли?
— Эх, ты! — засмеялась Вера. — Не узнал! Это же тот котенок, которого ты прошлым летом на подловке держал. Мы с Полей его спрятали, выкормили, и вот он какой стал.
3
Мать часто жаловалась на горькую свою жизнь и поучала нас, как надо жить, чтобы всем угодить и чтобы никто не обидел сирот.
Я по своему упрямству и застенчивости часто не желал выполнять ее наказы. Тогда она выходила из себя и кричала:
— Прокляну я тебя!
Я спрашивал у бабушки, что это значит.
— Это значит — сдаст мать тебя на поруки самой богородице. Пусть та что хочет с тобой, то и делает, раз ты от рук отбился...
Таких речей я боялся больше всего: кто знает, что вздумалось бы богородице со мной сделать?
Однажды мать уехала в соседнее село на ярмарку. Я и Игоша с утра пошли смотреть, как у соседей клали саманную кладовую. Насмотревшись, мы тут же решили построить у себя на дворе такую же. Развели глины, обтесали камни, приготовили кирпичи и, вырыв в земле канаву, стали выводить фундамент. Дверь, косяки и свод у двери мы сделали, как у настоящей кладовой, из камня; сбили из жести дверь, проделали отдушины. Положили матки по всем правилам строительного искусства, вдолбили в них стропила, сделали потолок, крышу-решетник покрыли соломой, залили сверху глиной, и кладовая у нас вышла на славу. Что же в нее сложить? Сложить было нечего. А строительная страсть разгорелась. Что бы еще соорудить? Нас осенила мысль сделать большую, настоящую землянку. Среди двора мы вырыли ломом и лопатой четырехугольную яму. Врыли стойки, положили перекладины, покрыли хворостом и засыпали сверху землей. Устроили и выход со ступеньками.
— Я придумал, кого поместить в кладовую! — сказал Игоша. — Кутенка! А в землянку ягнят!
— Нет, в землянке мы спать будем, — предложил я.
Принесли кутенка и заперли его в кладовую. Он начал лаять и скулить сперва пронзительным альтом, потом басом и, наконец, охрип и заснул.
Ночью приехала мать. Идя в погреб, она провалилась в землянку и так была поражена изменениями, происшедшими на дворе, что подумала: «Не на чужой ли двор забралась?» А утром, когда мы встали, кутенка уже не было, а землянку мать велела разобрать и яму засыпать.
— Ладно еще, я провалилась, — сердито говорила она, — а если бы корова попала — что бы тогда было? Правда говорится, дураков не сеют, не жнут — они сами родятся.
И как нам ни горько было, с землянкой пришлось расстаться. Тогда мы принялись строить деревянный самокат-тележку. Игоша мне помогал — он вырезал зубцы на колесах, делал оси.
Вот коляска готова. Я сел, завертел ручку — коляска под гору катится, а на гору — нет. Но мы решили, что «самокат» и без механизма хорош. Впряглись в него и покатили через площадь. Игоша весело покрикивал: «Э-эх вы, удалые!»
Вдруг из-за угла показался страховой агент. Он остановился, сокрушенно посмотрел на нас и сказал:
— Эх, усы скоро вырастут, а они... все в лошадки играют...