Схватив мои руки выше кистей, он энергично потряс их и, шаркая по траве лаптями, зашагал мимо села. А я пошел домой, раздумывая о нашем разговоре и о том, что нового я узнал от Антона о дяде Мише.
3
Мишу Боброва, брата моего товарища, посылали в Шенталу за Ваней. Учебный год окончился, и я решил поехать с ним, чтобы повидать Машу. Накануне отъезда я получил от Гимнова письмо.
«Когда уж почти все разъехались, — писал он, — был школьный совет. Я забрался в пустой шкаф и слушал. Поп настаивал тебя и меня исключить. Про меня он знает, что я стрелял в директора, а про тебя кто-то написал из вашего села, а что, я не разобрал... Нас исключили. Учение наше, как видишь, закончилось, пора за ум браться. Я уезжаю в Баку. Маша со мной не разговаривает. Она собирается в Самару...»
Прочитав письмо, я решил немедленно отправиться в путь.
В Шенталу мы приехали поздно вечером. Во дворе школы я встретил Ивана Егоровича и спросил у него:
— Правда, что меня лишили стипендии?
— Да разве ты не получил извещения? Школьный совет постановил... Теперь тебе придется на квартире жить... А впрочем, ты сходи к заведующему и попроси, может быть, на полстипендии примут.
— Вавилова с Митрофановым послушали, — начал я осторожно, надеясь разузнать подробности. — Или история с Машей всех заела?..
— Да как тебе сказать... Вавилов с Митрофановым, конечно, многое про тебя порассказали. Про историю с Машей я никому не говорил. Но главное не это...
Он замялся.
— Неприятность большая... Что же ты думаешь теперь делать?
— Свет не клином сошелся, — ответил я неопределенно. — Куда-нибудь поступлю.
— Жаль, очень жаль. Надо бы тебе кончить школу...
Я хотел идти, но Иван Егорович остановил меня.
— Постой, — сказал он и, оглянувшись, прибавил: — Зайди на минутку ко мне.
Мы пошли к нему на квартиру.
— Мне жаль, очень жаль тебя, Куплинов. Но я ничего не могу поделать. Я тебя защищал. Но заведующий против... Ты молод, у тебя жизнь еще впереди... Против тебя не только Вавилов... Видишь ли, тут какое дело... — Он зафыркал и засморкался в платок без нужды, потом, подбежав к столу, начал что-то искать. — Ты будь осторожней... Я им говорю, что ты должен кончить школу, а заведующий мне вот эту поганую бумажку сует. Только ты — ни-ни... Понял?..
Я развернул бумажку и прочел:
«Заведующему Шенталинской второклассной школой.
Настоящим вас уведомляю, что ученик вверенной вам школы Куплинов Николай, из крестьян села Старого Кувака, замечен мной в политически неблагонадежном поступке. Куплинов Николай вкупе со своими товарищами в 1911 году, 26 июля, захватив из дому ружье и портрет государя императора, подверг этот портрет расстрелу. Вам надлежит учинить за Куплиновым строжайший надзор с вытекающими из сего последствиями. К сему подписуюсь.
Урядник 3-го участка 2‑го стана Бугульминского уезда Сафронов».
«Вот так гад! А ведь совсем другим казался», — подумал я, вспоминая нашего урядника, похожего на дачника.
— А это еще, другая, — сказал Иван Егорович, передавая мне новую бумажку. В ней сообщалось следующее:
«Ваше преподобие, отец заведующий. Считаю долгом христианина и верноподданного присовокупить к письму г. урядника, что ученик вашей школы Николай Куплинов, проживающий в с. Старом Куваке, в лето от рождества Христова 1911‑е 26 июля стрелял в преступном уединении в портрет государя императора... Выражаю уверенность, что вы поймете мое возмущение, как случайного свидетеля такого злодейского поступка. Я думаю, что такому ученику, исполненному преступных намерений, не может быть места в стенах вашей школы. Упомянутый ученик Куплинов, не имея отца и взрослых наставников, сыздетства ведет бродячую жизнь, подвергаясь растлевающим влияниям мастеровых и всяких подонков общества. Вы, как стоящий на страже интересов святой церкви, царя и отечества, должны оградить общество от будущих преступников, а может быть, и цареубийц.
В ожидании ваших строжайших мероприятий остаюсь III гильдии купец Семион Раскатов».
Я положил на стол обе бумажки.
— Какой народ... — сказал Иван Егорович, покачивая головой.
— Дрянной народ, — ответил я, прощаясь с учителем.
На улице я встретил заведующего школой попа Семиустова.
— А ну постой, озорник, — загородил он мне дорогу. — Расскажи, как ты стрелял в портрет царя?
— И вовсе не в царя, — сказал я простодушно.
— В кого же?