Глава шестая
1
Педагогическая наука преподавалась в учительской школе неважно. Протопоп что-то бормотал про дидактику и методику. Ребята не считали эти науки достойными внимания. Чувствуя на себе ответственность за преподавание, Протонский, мучимый совестью, иногда рекомендовал литературу для чтения или приносил в класс и предлагал почитать что-нибудь.
— Возьмите почитайте, интересная книга... Автор — ученейший муж и пишет хорошо, — расхваливал протопоп учителя Рачинского.
Но никто книгу не брал.
О Рачинском я узнал в первый раз по картине Богданова-Бельского «В сельской школе», где учитель этот изображен вместе с ребятами. Меня поразили не ребята, а сам учитель — изможденный, сухой, с умными печальными глазами.
— Дайте мне, — протянул я руку к книге.
— Очень хорошо пишет. Профессор, ученейший муж, а ушел в деревню в учителя.
— И мне, и мне! — рявкнул вдруг Комельков, который не интересовался никакой литературой, но иногда не прочь был пустить пыль в глаза протопопу — брал рекомендуемые книги и аккуратно складывал их в сундучок. Все прыснули. Протопоп объяснил по-своему.
— То никто не берет, а то сразу все. Вам я дам, Комельков, Дистервега. Тоже хороший педагог, хоть и немец. Серьезный ученый.
— Ладно. Пусть будет Гдестервега, — скаламбурил Комельков, обращаясь к классу.
Книга Рачинского мне понравилась. Описание его путешествия с ребятами в Нилову пустыню глубоко художественно. Я ясно представлял себе дорогу, поросшую вереском, ночлег. Учитель и ученики пьют чай в крестьянской избе с белым горячим хлебом, у которого корочка похрустывала так аппетитно, что у меня слюнки текли... И я уже мечтал, как со своими учениками тоже буду везде путешествовать — по полям, по горам, по лесам. Мы сами построим новую школу, в которой будет все по-новому, разведем большой плодовый сад. Всем безлошадным выпишем машины, жнейки, косилки-самоходки. И все будут дивиться на нас...
Из истории педагогики мне запомнилось немногое. В Спарте, например, каждый взрослый гражданин имел право на улице за шалости и непочтение к старшим оттрепать мальчика за уши, чей бы он сын ни был.
«Сохранись этот славный обычай до нашего времени, — думал я, потрагивая свои маленькие уши, — быть бы мне давно без ушей».
Не лучше дело обстояло и с педагогической практикой. Правда, при нашем общежитии была образцовая школа, где давали пробные уроки. Учащиеся этой школы — дети рабочих, мастеровых, мелких служащих.
В классе образцовой холодно, парты стоят в беспорядке. Ученики жмутся кучками, одетые в лохмотья, бледные, худые, с ссадинами и синяками на лицах. Учитель, сидя на парте в пальто, ведет урок. Ребята боязливо смотрят на учителя, который не переставая осыпает их руганью. «Нечесаный», «большеголовый», «толстогубый» — это самые мягкие эпитеты, которыми он награждает учеников.
— Не орать вы там, камчатка! Ну-ка ты, балда, читай сначала. Эй ты, облупленный, иди к доске.
На пробных уроках ребята вели себя лучше и проявляли интерес и к предмету и к преподавателю. Учитель это объяснял новизной дела и обстановки.
— Это такой народ, их методикой не проймешь. Палки на коленях, без обеда — вот это они понимают...
Мы, практиканты, составляли подробно конспект урока. Выправляли, сокращали, переделывали, стараясь предусмотреть все неожиданные обороты. Протонский заставлял нас по два-три раза переписывать конспекты. Такая работа мне не нравилась.
Но так как я читал Рачинского, Коменского и Песталоцци, то Протонский решил, что я не нуждаюсь в практике. И за все пребывание в школе я не дал ни одного пробного урока, чем остался очень доволен.
Вечером в спальне все курсы собирались на третьем этаже. Забравшись под одеяло, начинали вести разговор кто во что горазд. А иногда признанные в школе «философы» устраивали диспут. Тогда все замолкали и слушали умных людей с почтением, вставляя иногда свои замечания, по чему можно было судить, насколько подавший голос сочувствует или осуждает выступающего «философа».
Долго длится спор о народе, о хороших и дурных людях. Комельков скучно и нудно говорит о высоком призвании России, о новой религии. Рамодин возражает:
— Нам нужна не новая религия, а новый Пугачев и новая революция. И она непременно будет.
Под этот спор заснуть очень трудно. Но приходит Налим — дежурный учитель, и спор затихает.
2
...Еще одна зима прошла, подкрадывалась новая весна. С Минитриевым во время говения произошел презабавный казус. В день причастия дежурный учитель Городецкий поручил Минитриеву, как самому старательному богомольцу, наблюдать в церкви за порядком.