Я был потрясающе предусмотрителен, о да.
Стулья были симметрично задвинуты под коричневый столик. В его перламутре играли отблески хрустальной люстры, висящей над потолком и изливающей мягкий ровный свет. Голубоватые цветочные обои обтягивали стены небольшой комнаты, которая служила одновременно и прихожей. Здесь было уютно.
(«час назад здесь умер человек», – напомнил я себе, делая несколько шажочков вперед, – «не надо строить иллюзий».)
… но, во всяком случае, ничто не напоминало об этом. Кроме огня в камине. Я все-таки зажег его. Уже потом. Зачем? Был ли в этом хоть какой-нибудь собачий СМЫСЛ?
«Спокойно», – сказал я вслух, – «не злись». Мой голос странно прозвучал в полупустой комнате. Глухо, будто голос незнакомца, который разговаривает, прикрыв рот, чтобы его не узнали.
ОГО! ТЫ УЖЕ МОЖЕШЬ ЗЛИТЬСЯ? – ПОЗДРАВЛЯЮ! ТЫ ДЕЛАЕШЬ УСПЕХИ, МОЙ ДРУГ, – съехидничал противный голос. – О’КЭЙ, ТЕПЕРЬ ПОСМОТРИ, ГДЕ ТЫ ВЗЯЛ ЭТУ СУМКУ — ВЕДЬ ГДЕ-ТО ЖЕ ТЫ ЕЕ ВЗЯЛ, КАЖЕТСЯ?!
Я и сам это понимал. Где-то здесь.
…
Следы своего «пребывания» я увидел во второй комнате слева по коридору. Выглядела она так, будто там скончался полтергейст: выдернутые ящики, раскрытые половинки сервантов, содержимое которых валялось на полу в диком беспорядке; осколки разбитого стекла; клочья изорванной бумаги. неужели это все сделал я?! В одном из шкафов пустовало прямоугольное углубление как раз по размерам сумки. Ответ напрашивался. Смотря на всю эту картину разрушения, я не знал, чего мне больше хочется: заплакать или засмеяться. Наверное, и того, и другого.
Я вернулся в начальную комнату. Что мне теперь делать? Попытаться ликвидировать беспорядок? Допустим, я уйду отсюда… чтобы забыть обо всем этом ужасе. Чтобы жить. И не думать. Что предположат, когда найдут Надю — если найдут? Я не знал, и не мог даже представить. Мои следы — наверняка они повсюду здесь… Кровь. которую я смывал в туалете. Значит…
Я не успел домыслить, потому что, услышав странный шорох за спиной, обернулся…
… а затем мир уплыл из-под моих ног.
– Н-надя!.. – сдавленным немеющим голосом прошептал я, хватаясь за столик в качестве опоры. Свет вокруг потемнел.
Это была она. У входной двери. В своей мокрой голубенькой блузочке на пуговицах и прилипшей к бедрам разноцветной юбке, капли воды стекали по ее ногам. Босым ногам. Намокшие растрепанные кудри пучками торчали на ее голове. Лицо было бледным, губы плотно сжаты. Но неприятнее всего были ее глаза, этот взгляд… исполненный гнева и решимости… они метали молнии. И в руках Надя крепко сжимала ружье, направленное в мою сторону.
(ОНА ЖИВА! ЖИВА!!! ТЫ НЕ УБИЛ ЕЕ!.. – с непонятной интонацией закричал кто-то или что-то внутри меня. Я ощутил невольное секундное облегчение, которое, впрочем, тут же исчезло: я не стал убийцей, но… кошмар продолжался)
(странно, почему мне раньше казалось, что у нее карие глаза?.. – пронеслось у меня. – конечно же, серые. Они были серыми. Цвета металла)
Я не упал в обморок и не умер, но меня словно пригвоздило со всего размаху к земле тяжелым железным листом, намертво: мне кажется, это было хуже обычной смерти, эти мгновения жуткого безысходного страха… или скорее какой-то дикой глухой тоски… пронзившей мой позвоночник. Я ощутил во рту привкус талого снега…
(почти так же, как той далекой зимой, когда отец катал меня с ледяной горки, и я не удержался на вираже, сани подпрыгнули, заслонив бледное солнце, и меня кубарем швырнуло с ними в сугроб, большой и колючий. Я помню, как отец вытаскивал меня — совсем не было холодно, только я плохо видел все кругом, не хватало воздуха, и этот привкус… пожалуй, он и был самым худшим в том, что произошло. Не удар и мгновенный испуг, но чувство вязкой беспомощности, отчаяние, которое медленно тает, заполняя твой рот)
Один БОЛЬШОЙ ВОПРОС: почему это происходит СО МНОЙ?!..
– СТОЙ НА МЕСТЕ! – высоким голосом, резанувшим мои барабанные перепонки, выкрикнула Надя. Вся мокрая, в скомканной одежде. она выглядела нелепо… и вместе с тем грозно, две маленькие смертоносные дырочки колыхались на уровне моей груди, метрах в пяти от меня… – ИЛИ Я БУДУ СТРЕЛЯТЬ, КЛЯНУСЬ!..
– Я застыл, вцепившись кончиками пальцев в гладкую поверхность стола, стараясь не смотреть на нее. Однако, я просто не мог оторвать от Нади глаз. Она магнетизировала меня, как живое воплощение возмездия: по крайней мере, Надя не собиралась убивать меня СЕЙЧАС, иначе бы она уже сделала это. Что у нее на уме? Возможно, я смогу убежать, спастись («Жалкий трус» – загремел голос внутри меня, наверное, голос справедливости, – «как же ты можешь думать ОБ ЭТОМ после того… того, что ты сделал?..» – а что, – машинально возразил я, – лучше просто умереть, истечь здесь кровью, когда полыхнет огонь выстрела, видит бог, я не хочу умирать, я не хочу вообще умирать, это неправильно) – какой-то шанс оставался. Мое сердце считало глухие удары.