(нет, я бы не мог так поступить, никогда)
– Мне никогда еще не было так страшно, как в те минуты.
Она тяжело вздохнула и, помолчав, сказала:
– Меня спасло то, что я отлично плаваю под водой, еще со школы. папа научил. Я задержала дыхание, выпуталась из сумки и вынырнула далеко в стороне. А потом, пока ты сидел на берегу, я добралась домой и нашла ружье, его папа держал в загашнике, на всякий случай. Ты знаешь, он у меня бывший военный. Я почему-то так и думала, что ты вернешься. Думала, я сумею справиться. Но… – она опять немного помолчала и тихо произнесла: – я не могу стрелять в человека. – Надя прикусила губу, в глазах у нее блеснули слезинки. – Я просто не могу. Это несправедливо…
(ДА. В ОТЛИЧИЕ ОТ МЕНЯ)
У нее задрожал подбородок, но она все-таки не заплакала.
(Отец. Как много в жизни значит твой отец. Ее отец научил ее плавать под водой, наверное, многому другому. И показал, где лежит ружье, чтобы можно было защитить себя в самом крайнем случае. Видимо, как сейчас. Мой отец тоже многому меня научил. Кроме одного, самого важного, чем обладал он сам: УМЕНИЯ ПРОЩАТЬ.)
Надя подняла голову, и неожиданно для себя я увидел на ее лице что-то похожее на улыбку. Это было так странно, она улыбалась, могла улыбаться, несмотря ни на что.
– Знаешь, что удивительно? То, что я сейчас чувствую. Я словно заново родилась, даже не знаю, как сказать. Мне сейчас абсолютно наплевать на то, что я чуть не погибла, – она хрипло рассмеялась, хотя это было похоже и на плач, проведя рукой по своему лицу, будто стирая что-то, – мне даже кажется, что я почти счастлива, что могу дышать, двигаться, говорить, могу думать, а если захочу, могу даже спеть… Это так прекрасно. Почти счастье…
Она на некоторое время замолчала, а я стоял, совершенно не представляя, что бы произнести. Что-то важное, нужное. Но ничего не лезло в голову, как назло. На меня словно опять нашло оцепенение. Этот момент мог длиться бесконечно, ватная плоская тишина и бездумие, но Надя вдруг резко вскинула голову и сказала:
– Я еще утром знала, что сегодня что-то случится. Я чувствовала, мне снился сон…
Она говорила что-то еще, но я уже не слышал, потому что эти слова неожиданно сработали для меня ключиком, помогшим отомкнуть замочек от ларца с моими воспоминаниями. Я был захвачен внезапной яркой и полной картиной, которая наполнила меня каким-то тягучим чувством, щемящим и вместе с тем странно приятным. Потому что мне тоже СНИЛСЯ СОН – этой ночью. Тяжелый, жуткий сон, но я отчетливо помнил, что когда я видел его, ТОГДА, он казался своего рода естественным и понятным, как нечто само собой разумеющееся. И теперь я вспомнил:
ШЕСТЕРО ГАМАКОВ И ШЕСТЕРО ДЕВУШЕК. Это была поляна, по крайней мере, мне так казалось. Яркая, солнечная поляна. Шесть аккуратных мягких гамаков, наполненных виноградом, фруктами, чем-то еще, они находились ОДИН НАД ДРУГИМ, каким-то образом крепились к земле единым шестиспальным устройством. Девушки улыбались, они шутили и смеялись. Их лица были светлы, тела прекрасны. Голые, нежные тела. И вот первая из них залезла в нижний гамак, который тут же прогнулся почти вплотную к земле, за ней вторая — на второй, придавивши первую, которой остался лишь небольшой просвет между гамаком и ее телом. Теперь были видны только ее босые ноги. Затем третья, четвертая…, они залезали друг на друга, на свои гамаки, забирались туда полностью, и я уже не видел их лиц, только ноги. Кроме шестой, оказавшейся наверху. Она заложила руки за голову и с наслаждением вытянулась последней, закрыв глаза и открыв свое тело солнцу. Она придавила всех своих собраток, но все равно, я слышал, как они тихо пели, они радовались. И, о бедная последняя! Ее совсем вдавило в землю, она погибала, лишенная воздуха, ее ноги отчаянно задергались, она стала подаваться ими вперед, делать движения всем телом, чтобы выбраться из-под этого пятикратного груза статных женских тел. Ей было тяжко, господи, как же ей было тяжко!.. Она сумела выкарабкаться почти на пол-колена, когда ее ноги конвульсивно задрожали в последней нечеловеческой муке. они извивалась, она пыталась выбраться… Ее подруги не подавали ни малейшего усилия, чтобы помочь ей, даже пятая, которой тоже было тяжело, несомненно. Нет, о боже, они продолжали тихо петь что-то похожее на древний гимн; И МЕНЯ НЕ ПОКИДАЛО СТРАННОЕ ОЩУЩЕНИЕ ВО ВРЕМЯ СНА: МНЕ КАЗАЛОСЬ, ЧТО ТА, НЕСЧАСТНАЯ ШЕСТАЯ ДЕВУШКА ТОЖЕ РАДУЕТСЯ И ПОЕТ, УМИРАЯ – ЧТО ОНА С СОЗНАНИЕМ ВЫПОЛНЕННОГО ДОЛГА ИДЕТ НАВСТРЕЧУ СВОЕЙ СТРАШНОЙ, ЖЕСТОКОЙ СМЕРТИ; ЧТО, ЗАДЫХАЯСЬ, ОНА ПРОДОЛЖАЕТ СЛАВИТЬ НЕВЕДОМОГО БОГА. ОТДАВАЯ ЕМУ ТЕЛО — И СВОЮ ДУШУ…