– Но как часто вы думаете о… сексе? – запнувшись, спросил я.
Надя улыбнулась, грустно и вместе с тем язвительно.
– А вы?..
– Я не могу говорить за всех, – резковато ответил я.
– Я тоже, – многозначительно сказала Надя, пожав плечами.
– Нет, подожди, – горячо возразил я. – Но ведь именно женщина обычно является инициатором секса, по крайней мере, обычный мужчина не позволит себе ничего такого, если не увидит, что… в общем, она не против?
– А что в этом плохого? – вопросом на вопрос ответила Надя, дерзко взмахнув головой, точно бросая мне вызов.
– Нет, ну вопрос не в том, – поспешно ответил я, чувствуя, что почва разговора снова уходит у меня из-под ног. – Но ведь секс может быть с одним, любимым. Почему же многие женщины ведут себя, как… стервы?
Я в последний момент заменил то ненавистное слово, которое было уже готово сорваться с моих губ. Бесконечно противное слово, от одного звучания которого хочется опорожнить кишечник.
– Может, потому, что их склоняют к этому мужчины?.. – отпарировала Надя. – Одни своим излишне настойчивым вниманием, другие, наоборот… отсутствием внимания и ласки. Понимаешь?
– Нет, и не могу понять, – ответил я, задетый за живое. – Мне кажется, любой мужчина, настоящий, я имею в виду, мужчина, никогда не станет намеренно обижать свою женщину, а если она попросит, он разобьется в лепешку, сделает все, что угодно…
– Например, ударит ее палкой по голове?.. – с раздражением воскликнула Надя, и тут же прикусила себе губу.
Кажется, я побледнел.
– Извини, я не хотела, – тихо сказала она, снова принимаясь вертеть чашечку. – Слушай, но так правда нельзя. Нельзя судить всех из-за одного человека. Твоя мама… извини, что я это говорю… возможно, у нее была нелегкая жизнь, или она просто запуталась… я не знаю, я не могу судить. Но ты тоже не можешь… судить всех девушек. Если женщина любит — она не изменяет, поверь, я знаю, что говорю! – с жаром произнесла Надя, ее щеки еще сильнее порозовели.
– Почему это я не имею права? – с искренней злостью спросил я. – А с чего ты взяла, что я только из-за… НЕЕ? (мне совершенно не хотелось выговаривать слово «мать») Думаешь, я не был знаком с другими девушками, не видел, чего они хотят? Большинству из вас, – я сделал ударение на этом слове, – нужен только секс, и больше ничего. Умом вы не блещете, преданностью тоже. Зато сделать больно вы умеете, как никто другой. Вы… вы… – я задыхался, не будучи в силах подобрать слова.
– Да-да, скажи, кто такие мы! – закричала Надя, отталкивая чашку и подбираясь, словно кошка перед прыжком. – Тебе тогда станет легче! Мы плохие, вы хорошие. А ты не думал, что дело, может быть, как раз в тебе?! Или, если у тебя есть преимущество в силе и ружье в руках, ты можешь сыпать любой грязью, которая у тебя на языке?.. – Она даже привстала.
Я ощутил отчаяние.
– Послушай, Надя, я не хотел тебя обидеть! Ты другая, ты, честно, другая…
– Кто ты такой, чтобы говорить мне, кто я такая?.. – вызывающе спросила Надя. Ее глаза блестели, глядя на меня. – Ты меня совсем не знаешь. Откуда тебе знать? Может, я тоже, как ты говоришь, «стерва» внутри, а?! И хочу только секса? Боже мой, неужели ты думаешь, что достаточно трахнуть женщину раз, и уже понять ее суть?.. Нет, никогда, – с металлом в голосе отчеканила она. – И ни за что.
Чем дальше она говорила, тем больнее это было. Она точно резала по живому.
– Так что тогда, – не сдержавшись, с диким вульгарным весельем, произнес я, – может быть, произведем небольшой эксперимент?! Давай потрахаемся здесь на полу и все узнаем. Как тебе, а?!.. Ты ведь этого хочешь?
– Пошел отсюда вон, подонок! – коротко и жестко приказала Надя, рывком поднимаясь на ноги и вытянув указательный палец в направлении двери. – Вон, я сказала!
Я тоже поднялся на ноги, слегка занемевшие, ощущая пришедший с запозданием стыд и раскаяние за свои грубые слова. Это было неправильно. Все это было неправильно.
(«… и ты еще считал себя романтиком…» – с каким-то безразличным упреком выскочил из глубины Рассудительный, он почти прошептал это)
– Ради бога, Надя, извини меня. Это совсем не то, что я хотел сказать. Я так не думаю, правда. Мне просто больно, и я хочу понять. Очень хочу понять. Пожалуйста, прости меня.
Надя стояла напротив, и теперь я отчетливо видел, что глаза ее блестят от сдерживаемых слез. Я чувствовал свое бессилие. Я зашел в какой-то идиотский дурманящий тупик без намека на просвет, и моя голова гудела, как церковный колокол, раздираемая противоречивыми порывами. Между мной и Надей было всего несколько шагов, но, мне казалось, что нас сейчас разделяет нескончаемая пропасть, разверзнувшаяся посередине комнаты, которую мы делили пополам, прямая–биссектриса, проходящая через нас. Две точки, которые не могли соединиться.