"Что, - сказал Викрам осторожно, любезно, - что я, скромный слуга вашей семьи, могу сделать, кроме как попытаться облегчить вашу боль? Вы получите служанку. Я обещаю это, принцесса".
После того как Викрам поговорил с хиранскими стражниками, плачущей принцессой и своими ближайшими советниками и даже утешил жену, которая проснулась при звуках конхи и умоляла сообщить ей новости о ее драгоценных слугах сразу после его возвращения, он отправился в свои личные покои, встал на тенистом балконе и долго смотрел вдаль, сжимая дерево балюстрады так крепко, что оно скрипело в тисках его рук. Слуга, стоявший у двери, неуверенно спросил его, не хочет ли он сменить одежду. Его туника и дхоти, оба из шелка такого темно-синего цвета, что они были почти черными, стали грязными, потемневшими от дождя и пота во время путешествия вверх и вниз по Хиране.
"Нет", - коротко ответил Викрам. "Приготовь ванну к моему возвращению".
Ему не нужна была свежая одежда для этой задачи.
Слуга пробормотал слова благодарности и удалился. Викрам покинул веранду и вернулся в прохладное внутреннее помещение махала, пробираясь все глубже и глубже в здание, и еще глубже, за ворота и стражу, вниз к темной лестнице, защищенной решетчатыми дверями и людьми.
Сантош ждал его там. Викрам надеялся, что тот уже лег спать. Но один из людей Сантоша, должно быть, сообщил ему о местонахождении Викрама.
Под махалом, в тюремных камерах, их ждал священник.
"Генерал", - сказал священник. "Приходите. Она готова".
Сантош склонил голову. В этот раз он был спокоен. В присутствии священника матерей он наконец-то проявил должное уважение.
У жреца были бледные зелено-карие глаза, на лбу и подбородке - следы пепла. Он был настоящим жрецом Париджати, и, соответственно, он уложил убийцу на каменную плиту, облачил ее в белую ткань и умастил ее кожу смолистыми духами. Он исправил худшие последствия ее падения: Все ее конечности были там, где и должны были быть, чего, по мнению Викрама, не было, когда стражники впервые нашли ее у подножия Хираны. Гирлянда из цветов, полуистлевших от жары, была сложена у ее ног.
Жрецы проявляли уважение к мертвым, независимо от того, заслуживали они этого или нет. А жрецы Париджати проявляли особое уважение к ушедшим женщинам. Это был их путь.
В свете фонаря в камере Викрам посмотрел на тело. На лицо.
Он быстро отвернулся. Недостаточно быстро.
Никакое количество выпитого не смогло бы стереть изображение этого лица. Ни одно падение не раздробило его. Оно выглядело так, словно... расплавилось.
"В маске, которую она носила, есть сила", - спокойно сказал священник. Он протянул перед собой руку, и Викрам увидел, что кожа обожжена. "Возьми ее вместе с этой тканью, если хочешь посмотреть на нее", - добавил священник, протягивая маску к нему. "Осторожно".
Викрам взял деревянную маску, испачканную кровью и щетиной, в перчатку из надушенной ткани, которую предложил ему священник. Он посмотрел на глазницы, на прорезь рта. Сквозь ткань он чувствовал тепло этой вещи, более теплое, чем плоть.
"Ты называешь это силой", - пробормотал он.
"Да".
"Гниль?"
Священник покачал головой. "Тело женщины чисто от нечистот".
"Тогда что это?" спросил Сантош. Викрам вздрогнул. Он забыл, что Сантош был здесь. Лицо владыки Париджати было серым. "Какое-то колдовство ахираньи? Я думал, их проклятая сила умерла вместе с их якшами".
"Нет", - ответил Викрам, покачав головой. "Скорее всего, это просто продукт леса. Древесина там всегда была необычной".
Даже до гниения, подумал он.
С усталостью он осознал, что за время его правления многое пошло не так. Гниение началось. Дети храма становились все могущественнее. Они и их старшие сгорели. Повстанческие волнения непрерывно нарастали, увеличиваясь по мере того, как гниль распространяла голод и смерть и вытесняла жителей деревень из их родовых домов. А теперь... это.
"Должна быть справедливость", - потребовал Сантош. "Колдовство - чем бы оно ни было - это преступление. Эти ахираньи думают, что могут вернуть Эпоху Цветов. Они должны быть наказаны. Они должны узнать, что император Чандра не слаб".
Викрам кивнул. "Мятежники будут допрошены и казнены", - сказал он. Повстанцев, которые, вероятно, стояли за этим, было практически невозможно поймать. Самые жестокие из них, в масках и потому безликие, слишком хорошо умели исчезать в лесу, куда ни один здравомыслящий человек не пойдет. Но поэты и певцы, читавшие запрещенные ахиранские стихи на базарах и начертавшие мантры на стенах, предлагавшие видения свободной Ахираньи - они были бы более легкой мишенью. Подходящий козел отпущения.
Даже когда он говорил, он знал, что этого будет недостаточно. И точно, рот Сантоша сжался. Он покачал головой.
"Они должны нам больше, генерал Викрам", - сказал Сантош. "Они должны принести жертву императору."
Что может быть достаточной справедливостью - достаточно крови, достаточно смерти, достаточно страданий - для императора, который стремится сжечь свою собственную сестру насмерть?
Что я должен сделать, чтобы мое правление пережило эту ночь?
Викрам мрачно подумал о своей молодой ахиранской жене, ее спокойных глазах, ее глупой, добросердечной натуре и ребенке в ее животе. Его жена, которая собирала сирот и жертв гниения с какой-то манией, которая, возможно, привела убийцу в их дом, пусть и невольно...
Она не будет рада тому, что ему придется сделать. Но она примет это. У нее не было другого выбора.
Он смотрел на кости убийцы, лежащие перед ним на каменной плите, на открытую корку ее лица, на обнаженную уязвимость челюстной кости, лишенной мяса. Несмотря на гирлянды и духи, комната была наполнена зловонием смерти.
Викрам опустил маску на стол.
"Проведите над ней последние обряды", - сказал он. "Со всем должным почтением. Развейте прах. У нее нет родственников, которые могли бы забрать его".
Священник склонил голову. Он понимал пути мертвых.
"Со всем должным почтением", - повторил Сантош.
"А император не будет возражать против этого?" спросил Викрам.
"А, нет", - сказал Сантош. "Нет. Император Чандра был бы рад видеть, как соблюдается надлежащий религиозный порядок. Видеть, как мятежник очищается, наконец".
Сантош превратил то, что Викрам задумывал как благородный поступок, в месть. И действительно, возможно, так оно и было. Ахираньи предпочитали хоронить своих мертвых, в конце концов. Мятежник не захотел бы гореть.