Теперь Сирин вновь жалась к стенам и заборам, стараясь ступать тихо и быть максимально неприметной. Задворки города оказались хоть и заброшены, но не столь малолюдны, как она ожидала. Приличная публика сюда точно не заглядывала. Тишину то и дело прорезали отдаленная ругань и скандальные окрики, ветер разносил тошнотворный запах паленой листвы и вареных бобов. Сирин поежилась и нащупала за поясом рукоятку револьвера, но особой уверенности это не придало.
Впереди показался очередной фонарь, который, судя по всему, был же и последним на данном участке дороги. Как она ни напрягала зрение, впереди не маячило даже призрачного намека на теплящийся огонек. Сирин снова достала компас, для уверенности сверилась с направлением и осторожно обернулась назад, на мутное зарево остающегося за спиной городка. Всего-то час назад она радостно спускалась с крыши, предвкушая бравый марш-бросок до столицы, преследователь был нейтрализован токсином, а она была полна решимости. Вот только теперь простирающаяся впереди темнота была чуть ли не в сто раз опаснее, чем то, что оставалось за спиной. Опасность таилась в неизвестности, в непредсказуемости того, что можно повстречать.
Подсознательно Сирин понимала, в чем ее главная уязвимость (да и недавний эпизод в предгорье не давал о себе позабыть), и стала спешно стаскивать с косы ленту. Атласный бант – это последнее, что может быть наверчено на голове одиноко бредущей по ночному тракту девушки. Заменив ленту на кусок пеньковой веревки, оторванной от пояса, Сирин плотно уложила волосы в пучок, надежно закрепила шпильками и натянула кепи по самые уши. Старательно взлохмаченная челка заслонила ей пол-лица, но даже этого Сирин показалось мало. Плюнув на ладони, она подошла к фонарному столбу и проворно вскарабкалась к самому плафону. Одно из стекол было разбитым, и ей не составило труда загрести ладонью густую, маслянистую копоть, обильно скопившуюся вокруг горелки. Проглотив ругательство и усмирив брезгливость, девушка принялась энергично размазывать гарь по шее и щекам и даже прошлась за ушами. В приступе особого вдохновения Сирин повозюкала измазанным пальцем по зубам, мгновенно скривившись от гадкого привкуса, но на войне все средства хороши.
Утирая остатки об одежду, она осталась вполне довольна предпринятыми мерами и смело зашагала вперед по растворяющемуся в чернильной темноте тракту.
***
Сырые поленья в костре отчаянно трещали и расплевывали в стороны колючие искры. Те больно жалили сидящих вокруг огня людей, которые сквозь бы сквернословили, но тянули к языкам пламени свои замерзшие руки. Стылая ночь пробиралась под ветхую одежду сырыми щупальцами и вызывала озноб у давно не мытых тел.
– Ну и сколько нам еще ждать? – внезапно рявкнула высокая рыжеволосая женщина, нарушая относительную тишину и спокойствие. Голос ее был хриплый и низкий. Возможно, от изматывающей, не проходящей простуды и надрывного кашля с прожилками крови. Возможно, от того, что она безостановочно смолила туго набитую махоркой папиросу, выпуская ее изо рта только на время еды и сна.
– Давай уже неси нам пожрать, Сутулый. Кишки слиплись!
Жилистый ссутуленный мужичонка в заляпанном жиром картузе спешно засеменил к костру от ближайшей палатки.
– Хотите жрать – могли бы и помочь. Не развалитесь, – огрызнулся он, позвякивая стопкой жестяных мисок и ожерельем из кружек, нанизанных за ручки на веревку и болтающихся у него на шее на подобие бус. – А будешь на меня орать, Зи, завтра встанешь к котлу сама!
Сутулый с грохотом, от которого все болезненно поморщились, свалил гору посуды у костра. Над огнем на кованой треноге висел большой помятый казан, в котором призывно булькала похлебка.
– Да мочи уж нет терпеть, Сутул, – примирительно выдавил сосед рыжей и первым подхватил жестянку, подаваясь ближе к костру и к кипящем вареву, – и день больно долгий выдался, вон сколько верст за сегодня сделали!
Глаза его неотрывно следили за тем, как товарищ перемешивает кипящий суп черпаком, поднимая со дна кусочки картофеля и морковки. От голода и нетерпения его острый кадык, заметно выступающий вперед на худой цыплячьей шее, задергался.