Отставить панику! Успокойся!
– Успокоиться? Ты серьезно? Да ты… ты только что …
– Что я только что? ЧТО?
– Ты… ты убил их, словно это не люди, а куропатки к обеду…
– Убил… и сделал бы это еще раз! – перебил он и пристально посмотрел ей в глаза. На скулах его ходили желваки, выдавая бурлящие за фасадом самообладания эмоции. – Или нужно было понаблюдать, как ублюдок разложит тебя прямо посреди той поляны… да еще и с дружками поделится? В следующий раз именно так и сделаю!
Сирин, наконец, затихла, словно переваривая его слова, затем судорожно сглотнула и зажмурилась… Шок от увиденной расправы начал понемногу отпускать, постепенно сменяясь осознанием другого… Ей не хотелось верить, что те пьянчужки могли бы с ней так поступить. Ведь она не сделала им ничего дурного… Да, они немного выпили и горланили грубости, но… Это же просто бравада? Просто неудачные шутки. Они бы не посмели. Хотя какие могут быть «но»… и вспышкой в голове тот самый грубый жест мерзавца и его многозначительная плотоядная улыбка… Почему-то Сирин запомнила этот момент особенно четко, и сейчас, раскладывая его на детали, припоминала все больше подробностей. В голове всплывали его гадко прищуренные глазки… скользкий язык, облизнувший обветренные губы, похотливо выпирающий бугор на штанах… Почему все это начинает доходить до нее только сейчас?
Руд почувствовал, что напряжение, сковавшее тело девушки, немного спало, и ослабил захват…
“Наверное, теперь на ее коже останутся синяки, – от этой мысли герцогу вдруг стало не по себе. – Но сама виновата. Какие черти погнали ее в эту чащу? Времени в обрез, а мы наперегонки носимся по этому дурацкому лесу…”
Увидел ее плотно сомкнутые, подрагивающие веки и побелевшие от напряжения губы. Высвободил ее запястья, отмечая красноватые следы от своих пальцев, и снова перевел взгляд на лицо. Еле дышит, придавленная его телом. Руд осторожно переместился, медленно перенося вес тела на локти. Встал, помог Сирин подняться и повел назад к прогалине, только руку не отпускал. Не потому, что сбежать могла… нет. Просто смотрел на нее, бледную и испуганную, и хотелось ладонь ее еще крепче сжать. Увести поскорее из этого леса и стереть последние полчаса из ее памяти.
Сирин послушно плелась рядом, нехотя возвращаясь на место кровавой стычки, затем вдруг остановилась и, повернув к нему лицо, спросила:
– Но почему… зачем убил? Можно же было просто припугнуть…
– Потому что свидетели. А свидетелей всегда нужно устранять…
Холод его голоса заставил поежится, а спокойствие и обыденность, с которыми он произнес эти слова, вновь погрузили Сирин в водоворот тревожных мыслей. Тоскливо глядя на свое припухшее запястье, она задалась любопытным вопросом. Возможно ли, что в один прекрасный момент он и ее сочтет таким вот ненужным очевидцем, от которого следует избавиться?
“Психопатка, – немедленно одернула себя с раздражением, – он же совершенно прав! И он защищал тебя! И, между прочим, серьезно рисковал собственной жизнью.”
Сирин все еще ощущала дурноту и не могла найти себе места. Все ее внутренности содрогались от мыслей, роем шершней жужжащих в воспаленном сознании. Она постепенно осознавала, от чего именно Фрай ее уберег, чему не позволил случиться. Девушка встряхнула головой, прогоняя эти картинки прочь, стискивая зубы и пересиливая позыв согнуться под ближайшим кустом в три погибели, исторгая наружу содержимое желудка. Казалось, все самое ужасное в своей жизни она уже пережила. Успела столкнуться с таким вероломством и жестокостью, что не должна бы ожидать от людей особого сострадания и человеколюбия. Она много лет жила чужой, выкраденной у судьбы жизнью, вынужденная постоянно оглядываться через плечо и скрывать собственное имя. Да и за последние дни ее могли убить уже несколько раз. Но умереть можно по-разному. Смерть смерти рознь. И если бы Сирин могла выбирать, какими станут ее последние минуты, то предпочла бы Щегла или стрелу арбалета, ведь это давало возможность встретить смерть достойно. Сирин понимала, что этот сброд, встреченный ими по дороге, давно потерял все признаки людской морали, и ничто не остановило бы их от того, чтобы надругаться, втоптать в грязь, осквернить ее тело, повинуясь грязному зову похоти. Растянуть ее предсмертные хрипы на часы, упиваясь собственной властью, ломая и с изощренным удовольствием наблюдая, как она проваливается в беспамятство, чтобы вновь привести ее в чувства и начать все по новому кругу.