Гибель членов королевской семьи и возросшие жажда, а следом и голод сплелись в умах обывателей в причину и следствие. Ненависть к предателям за прошедшие годы лишь усилилась, укрепленная лишениями и стонами страждущих. Да самим обществом их гипотетическое задушевное общение воспринялось бы в штыки и встретило бы решительное осуждение! И народ, и знать одинаково кровожадны: “Отродье должно быть наказано, причем самим же досточтимым герцегом Нордхиллом. Он в своем праве! И как представитель семьи, и как Глава Сыска!”
Тут даже сомневаться не приходилось.
“Любопытно, что бы сказала сама Птичка, узнав обо мне всю правду? – задался Руд непростым, но насущным вопросом. – И хотя я пока не собираюсь что-либо ей раскрывать… но рано или поздно момент истины наступит. И что тогда? Обзовет меня подлым, беспринципным мерзавцем, который втерся в доверие и использовал ее знания, выдавая себя за другого?”
Но так ли важны эти тонкости? Риск и сложности его никогда не останавливали. Наоборот, Руд особо ценил именно то, за что приходилось бороться.
Он скосил взгляд на беззащитную, объятую сном девушку, разметавшую волосы по его плечу и так доверчиво прильнувшую. Изучал ее кожу, полупрозрачную в бледном свечении неба, и осознавал, что Сирин ему не просто нравилась, она завораживала, задевая в нем гораздо более глубокие струны, чем те, о которых он знал до сегодняшнего дня. Это было глубже, чем плотоядное желание сделать своей, глубже, чем привычное вожделение.
Возможно, настал момент пересмотреть свои планы?
Ранее, до непосредственного знакомства с Марией Айсбридж, он планировал два возможных финала операции. Либо пожизненные исправительные работы для потомка предателей – просто для собственного удовлетворения и моральной компенсации. Либо, при должном послушании и содействии с ее стороны (что считал маловероятным), пламенный привет в виде чека на небольшую сумму гидронов, билет в один конец на пароход, отплывающий, скажем, на Новые Острова, и прощальный воздушный поцелуй. Стоит отметить, что первый вариант был в явном приоритете.
Сейчас же эти оба сценария казались ему откровенно абсурдными. Особенно вариант с билетом в никуда. Руд мысленно фыркнул. Да он скорее потопит все пароходы Доминиона, чем позволит Сирин исчезнуть со своего горизонта. А вот идея пожизненной каторги, рассмотренная сквозь призму новых желаний Руда, откровенно веселила и выглядела... заманчиво.
Так почему бы не начать продумывать новую стратегию? И если поиск утраченного способа восстановить Воду он определял, как общественное благо и насущную необходимость для всеобщего выживания, то саму Сирин причислил к категории добытого в бою драгоценного трофея, имеющего значение лично для него.
Руд невидящим взором смотрел прямо перед собой, примеряя на себя новые образы и прислушаться наконец-то к своему сердцу, о котором он столь долгое время предпочитал не вспоминать. Подыскивал доводы ЗА.
В животе начинало разливаться приятное тепло...
“Хотя... – одернул он себя, – наше положение слишком противоречиво, чтобы строить долгоиграющие планы”.
С одной стороны, никаких обязательств девушка от него не ждала, надежд не возлагала. Не девчонка уже и вполне может отвечать за свои поступки. С другой – и он не готов был что-либо в своих привычках менять. Да и чувство ответственности за ее судьбу настоятельно рекомендовало не распалять костер, который не сумеет потушить.
Пламя реального костра пшикнуло и потухло, оставляя после себя лишь курящиеся тонкими струйками дыма малиновые угольки.
Приняв стратегическое решение о подъеме, Руд аккуратно передвинулся, подкладывая под голову Сирин вместо своего плеча куртку. Бесшумно встал и с хрустом потянулся, разогревая мышцы и разгоняя утреннюю скованность. Сам он уже давным-давно бы свернул привал и пустился в путь, но решил, что полчаса ничего не изменят, и спокойно занялся костром.
Сирин проснулась от терпкого запаха свежесваренного кофе и свирепого шипения на углях его убежавшей пенки. Попытка приподнять голову окончилась сокрушительным провалом – словно током прострелило от лопатки до самого затылка, выбив из нее сдавленный стон. Левая нога, которую она отлежала на жесткой земле, похоже, отнялась навсегда, и поворот на спину дался неимоверным усилием, причем не столько физическим, сколько волевым. А слабые потуги оторвать от постели руку и убрать с лица копну перепутанных волос добили окончательно. С жалостливым хныком она разлепила веки и в отчаянии замерла, констатируя полный упадок сил.