Батя сидел за столом, сложив перед собой сжатые в кулаки руки. На нем не было лица. Кобальт только однажды видел его с таким отрешенным взглядом. Дело было десять лет назад, когда Гортранс только зарождался. Тогда община представляла из себя сборище бывших урок и отбросов, которых Суворов собирал по всей вымершей Москве. Плохо организованные, озлобленные, они работали на расчистке дорог и часто конфликтовали со сталкерами за территории. Один из таких конфликтов едва не перерос в полномасштабную войну. Во время жаркого спора Батя, будучи в одиночестве, да на глазах дружинников зарядил Суворову по роже. Возможно, именно вопиющая наглость и смелость сталкера остановили будущего Маршала отдать приказ пристрелить наглеца и штурмовать Мид. В последствии Батя выплатил за это оскорбление солидную компенсацию в монетах, однако ходили слухи, что Суворов не забыл прилюдный позор и все последующие годы жаждал отмщения.
- Союза не будет, - Батя обрушил кулаки на стол. Сил у него осталось немного, поэтому удар получился скорее символическим.
Кобальт вдруг осознал, что того Бати, который врезал Суворову и рискнул таким образом всем - больше нет. Человек, сидевший напротив, был лишь бледной тенью. В его взгляде смешались страх и растерянность.
- Кремль испугался, – сказал Кобальт.
- Иван Иваныч прагматик до мозга костей. Он будет наблюдать чем все закончится.
- А Суворов?
- В бешенстве. Требует выдать тех, кто это сделал.
Батя с трудом поднялся и прошагал к окну. Солнце бледным пятном просвечивало под густыми облаками. Ветер гнал прохладный воздух по опустевшим улицам города, пропускал его сквозь затянутые паутиной форточки, через открытые настежь проржавевшие двери, разбитые мародерами окна и покосившиеся от лопухов рамы.
- Они не смогут держать блокаду вечно, - заговорил Кобальт. - Кремлю нужны наши товары.
- Будет трибунал, - Батя подошел к сталкеру и внимательно посмотрел ему в глаза. - Говорят, есть свидетель.
- Невозможно, - Кобальт помолчал и спросил. - Кто?
- Какой-то бомж. Наверное, дали пару фляг первому попавшемуся, вот он и говорит будто видел, как вы застрелили тех дружинников на Арбате, а потом спрятали тела.
Батя заметил замешательство на лице Кобальта.
- Вас же никто не видел. Так?
Кобальт рассказал историю встречи с бомжом.
- Такое нужно рассказывать мне сразу, чтобы я как дурак там не краснел! Что он видел?
- Только, как мы едем к Арбату. Больше ничего.
- Судя по тому, как он четко описал тебя, он видел достаточно.
Батя выжидающе смотрел на сталкера, надеясь услышать убедительное опровержение. Кобальту было нечего ответить. Бомж видел их, и за деньги от Гортранса мог приплести к рассказу все, что угодно. Он опознает Кобальта на трибунале, и тогда у Бати не останется выбора, кроме как выдать сталкеров для казни.
- Ты больше ни о чем не умолчал? – с недоверием спросил Батя.
Неужели Ольга рассказала ему про летающую тварь?
- Нет.
- Уверен?
- Абсолютно.
- И о деньгах, которые вы забрали, забыл?
Кобальт машинально попятился, словно его тараном толкнули в грудь.
- У них при себе была штука фляг, - пояснил Батя. - Хочешь сказать вы их не брали?
- Мы свалили тела в машину и увезли. И все. Если и были деньги, то остались при них.
Батя помолчал и кивнул. На его лице мелькнул лучик облегчения.
- Ладно. Тогда пусть там и останутся.
Он рухнул на кресло, словно сваленное ветром с опоры чучело. Закрыл лицо руками, глубоко вздохнул.
- Они всегда говорят, я найду выход. И я так думал раньше. Но сейчас…
- Нам не выиграть трибунал, - сказал Кобальт.
- Я не отдам вас без боя.
Кобальт шагнул к столу, положил сверху автомат.
- Не будет трибунала. Я сдамся сам.
- Что ты несешь? Тебя вздернут. А труп привяжут к водовозке и будут возить по Садовому пока не сгниешь.
- Скажу, был один. Скажу, хотел ограбить, и вы ничего не знали. Они оставят Мид в покое.
Батя вскочил, подбежал к сталкеру и схватил его за плечи. Тряхнул.
- Ты что не понимаешь, что происходит?
- Я не позволю, чтобы из-за меня кто-то пострадал здесь.
- Суворову не нужен ты, ему нужен я. Он знает, что, забрав тебя, ударит в самое больное место. Он хочет, чтобы я страдал, чтобы все мы страдали. Я никогда не сдавал своих людей и не собираюсь начинать сейчас.
***
Витьку с детства манила высота. Будучи пацаном, он забирался на крышу Мида и сидел там часами, а иногда и днями, и никому не было до него дела. Там, наверху, где уже не летают вымершие птицы, воздух еще пропитан остатками жизни. Он чувствовал себя свободным. Нет нужды сражаться за воду, и за возможность быть кем-то, кем не являешься. Возможно, поэтому никто не поднимается выше десятого этажа - боятся лицезреть самих себя, боятся увидеть правду.