— Мы взяли у него интервью, сэр.
— Что?!
Чарли поторопился все объяснить:
— Это мисс Рисколл предложила. Мы представились американскими журналистами и взяли интервью у него в отеле.
Генерал сел на стул, крепко сжав в руке два ролика фотопленки, словно они могли улететь.
— Вы фотографировали Роммеля? — Он ушам своим не верил. Эти двое — дьявольски смелые ребята! Но он был очень доволен.
Чарли уступил лавры победителя Одри:
— Мисс Рисколл снимала, сэр, а я вел интервью.
— Вы сделали записи?
— Да, сэр.
Генерал Уэйвелл сиял, он пожал руку Чарли, потом Одри.
— Вы оба — просто уникумы!
Он пообещал им, что в скором времени они получат от него кое-какие распоряжения, а пока что приказал на следующий день явиться в восемь утра к нему в штаб. Ему хотелось ознакомиться с записями Чарли, хотя тот и предупредил его, что Роммель не раскрыл своих карт и ни словом не обмолвился о плане боевых действий Африканского корпуса. Но Уэйвелл хотел вместе со своими помощниками узнать все подробности и распорядился проявить фотопленки к вечеру. Он еще раз пожал им руки, а перед тем как покинуть клуб, предложил Одри и Чарльзу остаться и пропустить по маленькой, но для них это было бы слишком скромным праздником в честь их победы. Они предпочли вернуться в отель, устроиться там на террасе в больших плетеных креслах и провести вечер в кругу друзей.
Глава 40
Ровно через месяц после прибытия в Триполи генерал Роммель устроил смотр войск. Пускай, дескать, англичане полюбуются на его замечательный Африканский корпус. Парады танков наверняка произведут впечатление на вражеских лазутчиков, а разбитых гусениц никто и не заметит. Роммель — хитрый вояка, и англичане отдавали ему должное. Одри и Чарльз блестяще справились с заданием. Сделанные Одри фотографии были признаны бесспорно лучшими из всех, запечатлевших немецкое верховное командование. Генерал Уэйвелл даже поддразнивал Одри:
— Давайте отправим эти снимки супруге Роммеля — то-то обрадуется!
" Но Одри и не думала обижаться: фотографии в самом деле оказались на редкость удачными. Роммель на них получился таким, каким он и был в жизни: в его лице, глазах, во всем его облике угадывалась личность незаурядная, военачальник умный и волевой.
Через две недели Роммель отбросил английские дивизии на тридцать миль к северо-востоку, а десятого апреля опять загнал их в Тобрук. В Каире его имя обрастало всевозможными легендами. Рассказывали, что генерал-фельдмаршал носит английские летные очки — трофей, подобранный на поле боя, сам водит самолет в разведку, дерется бок о бок со своими солдатами — и в танке, и на земле, и в воздухе — вездесущий, как сам дьявол.
Со своим мобильным Африканским корпусом он и впрямь способен был творить чудеса.
Как-то ночью Чарльз съездил в Тобрук; генерал Уэйвелл предоставил ему джип и небольшой конвой, теперь поневоле приходилось остерегаться. Они сняли с машины отражатель, чтоб не было бликов, специальной сеткой заметали следы на песке — одним словом, учились хитрости у самого Роммеля. Чарли вернулся подавленный невероятным количеством потерь в английских войсках и очевидной безнадежностью их положения. К тому же и погода уже не благоприятствовала им.
Зимняя благодать кончилась:" пошли дожди, осложнявшие маневры танков, потом разыгрались песчаные бури, а следом наступила небывалая засуха. Бушующие в пустыне ураганы опрокидывали грузовики, мелкий песок забивался в глаза, в нос, в зубы, в складки одежды. В одну из таких жестоких апрельских бурь шестеро английских генералов угодили прямо в лагерь противника…
Чарли, еле волоча ноги от усталости, поднялся по ступенькам отеля. Одри, сидевшая с друзьями на веранде, выбежала ему навстречу. Плакала, смеялась, целовала в губы, в глаза, в бороду.
— Сумасшедшая! — задохнулся он и крепко обнял ее. — Ну, что ты тут без меня делала?
— Ждала. — Она заглянула в любимые глаза. — И жутко волновалась!
— Я непобедим, как английский флот, любовь моя. — Бессмысленная бравада. В последнее время все чаще приходили сообщения о том, что немецкие подлодки наносят жестокий урон британским военным кораблям.
— Господи, чего я только не передумала!
— Глупышка! — Они поднялись наверх в номер. — Да разве это опасность — после всего, что мы с тобой недавно пережили? И все-таки нам отчаянно повезло: мы вместе, не то что Ви и Джеймс.
— Да, конечно… И все же мне было бы гораздо легче, если бы, кроме двойного виски с содовой на веранде, тебе ничто не грозило.
Он рассмеялся и увлек ее на постель. В тот вечер они уже не спустились вниз. Лежали, обнявшись, на свежих простынях, разговаривали про Тобрук, никак не могли насытиться друг другом, наконец задремали перед рассветом. Чарльз проснулся с первыми лучами солнца, принял душ и долго любовался спящей Одри. Он тихонько лег рядом с ней, провел рукой по нежным изгибам ее тела. Она шевельнулась, открыла один глаз, сонно улыбнулась.
— Всегда бы так просыпаться! — Притянула его к себе, поцеловала загорелую шею, завитки волос на груди и приникла к его губам.
В июне сорок первого англичане перешли в контрнаступление, но план Уэйвелла с треском провалился. Оки — так для краткости называли генерала Окинлека — осуществил перегруппировку сил. Вместо Уэйвелла поставил командовать Западной бронетанковой дивизией генерала Каннингема. Через четыре месяца, восемнадцатого ноября, новый командующий дал бой и проявил себя ничуть не лучше Уэйвелла. Оки сместил и его, тридцатого ноября Роммель предпринял новый штурм Тобрука.
Чарльза совесть замучила: там люди гибнут, а он пишет об этом, сидя на веранде отеля, каждый вечер ужинает с Одри в ресторане, ходит по ночным клубам. Он достал свою репортерскую сумку.
— В Тобрук? — Глаза Одри расширились от ужаса, когда он молча кивнул. — Не надо, прошу тебя!
— Надо, Од. Иначе зачем меня сюда прислали?
— Но ты уже был там! Осада длится с весны — чего ради опять рисковать жизнью?
— Как будто не знаешь — чего ради!
— Ну пусть кто-нибудь другой Съездит. В Каире миллион военных корреспондентов. Это же не разведка, про осаду любой болван напишет.
— Такого болвана, как я, больше нет. Не волнуйся, радость моя. Не успеешь оглянуться — а я уже вернулся.
Но она как чувствовала, что не надо ему туда ехать.
— А если попадешь в плен?
— Кому я нужен, кроме тебя?
— Я серьезно.
Одри пыталась его отговорить, даже плакала, но в глубине души понимала, что ни словами, ни слезами его не остановишь.
Он уехал ночью, когда она спала, и провел в Тобруке четыре дня. На пятый, нагнувшись над раненым со своей флягой, почувствовал взрыв сзади, опрокинулся наземь, услышал над собой голоса, и в глазах потемнело.
В полубреду Чарльз ловил обрывки разговоров, не понимая ни слова… То ли он попал к бедуинам, то ли уже в немецком плену… Казалось, прошла вечность, прежде чем кто-то окликнул его по имени. Вроде бы Одри, но он ни в Чем не мог быть уверен, только боль не оставляла сомнений — страшная, струящаяся из позвоночника к ногам.
— Чарли… милый?
Он с трудом разлепил тяжелые веки и увидел палату английского госпиталя в Каире, сиделку в накрахмаленном халате, стонущих людей вокруг и склонившуюся над ним Одри.
— Все в порядке. Ты скоро поправишься.
Но лишь через несколько дней Чарли пришел в сознание настолько, чтобы расспросить ее обо всем: его зацепило осколком, когда он давал раненому напиться.
— А ходить-то я буду? — с тревогой спросил он, лежа на животе и заглядывая ей в глаза.
— Ходить-то будешь, вот сидеть — не знаю…
Только теперь он понял, откуда идет боль. Его ранило в мягкое место, но, в отличие от других, ему это вовсе не казалось смешным.
— Спасибо, что не в лицо, — угрюмо бросил он, — На светских раутах можно смокингом прикрыть… Скажи, как они там?
— Отлично! Мы одержали большую победу. Дали отпор Роммелю. Однако… вчера японцы атаковали Перл-Харбор.