— Никак он девиц водит. Не муж он тебе! В челядь тебя превратил. Обслуживать его велико-то дело. Ты как он воротится поставь вопрос ребром, пусть женится!
Согласилась Ждана со всем, а сама о другом думает. Страшно ей до жути впервые в жизни стало. А вдруг откажет, что тогда делать то? Как жить? А золовка, как мысли читает:
— А не согласится, братьям пожалуемся. Они его уму разуму научат.
«А если прибьют» — с ужасом подумала Ждана.
Покивала и выставила золовку за двери. Одного ей только и хочется — желанной Герману быть. В окно смотрит, как снежок валится. Одиноко ей стало, а на душе словно кошки скребут. И тут как осенило! На улице месяц айлет, значит, Мары дома нет. Запрягла она сани и к родителям в гости отправилась, про подарки не позабыв. Порадовались родичи, приветили. А как уснули, Ждана к дубу да через расщелину.
А с другой стороны снега и нет, летняя лунная ночь. Подивилась Ждана, впервые тут в это время оказавшаяся. Кафтан сняла, на сук повесила, и к дому Мары направилась. К мосту подошла, через перила свесилась:
— Ворлост, ты тут?
Высветила луна на поверхности дорожку от берега прям к ней, и кот желтоглазый в ней отражается.
— Желаешь чего?
— Желаю, — говорит Ждана, а кот, словно улыбнулся и ждёт. — Хочу стать красивой, как Мара, и не такой здоровенной быть, как мой братья.
Видит Ждана сменилось отражение с кота на девушку. Смотрит на неё та глазами синими, как её, улыбается. Косу темную, да не черную, но и не цвета мышиного, как волосы Жданы, изящной рукой поглаживает. И ладная вся и прекрасная, словно сестра Мары младшая.
— Такой хочешь быть? — голосок мелодичный, девичий.
— Да! — вскричала Ждана.
— Ну и ладненько, — улыбается девушка.
Навалилась на Ждану сонливость неподъемная, прям к земле клонит, давит. Пошатнулась она и осела на мостки. Померкло всё в глазах.
Разлепила она глаза, а на небе уж солнышко сияет. Оглянулась она, подскочила, едва о подол не запнулась. Свесилась через перила — нет кота. На неё лишь девушка виденная раннее смотрит. В одеждах, правда, не по размеру. Помахала она руками и поняла, что Ворлост чудо совершил, превратил её в ту девушку. Рассмеялась она радостно, звонко. Не устоит Герман теперь против такой красоты! И бежать обратно к дубу, попутно обдумывая, как родичам внешний вид объяснить. Да ничего в голову не идёт. Кафтан на себя натянула, в который теперь дважды обернуться можно и в расщелину.
День в яви тоже уже, снег все также лежит. Глядит, а дверь у родительского дома с петель сорванная на земле валяется.
— Тятя? Матушка? — позвала она, тишина ей в ответ уши режет.
Кинулась она в дом, а там всё раскурочено, перевернуто и холодом нетопленным дышит. Нашла она в доме и матушку, и батюшку, и братца своего. Никак шатун в дом вломился и задрал родичей. Ох, и рыдала она, едва все глаза не выплакала. Поразительно, что конь в сарайке цел-целехонек. Запрягла она его в сани и в город к братьям решила ехать новости горестные сообщать. А снег на дороге тяжелый, липкий, будто и не зима на улице. Конь еле сани до города доволок.
Решила сначала в дом Германа заехать, переодеться. А там люди незнакомые ей живут, чужие. И знать ничего не знают ни о Германе, не о ней. Рванула она соратников Германа разыскивать, что на ужин захаживали. Отыскала Макара, что посадником общегородского вече был и про дела Германа знавал. Долго он на неё смотрел, разглядывал, с трудом, но признал всё же:
— Где же ты была, Ждана, и случилось с тобой чего? Как в такую красавицу превратилась?
— К родителям в гости ездила, да похудела, — молвила она. — А где Герман?
— Так ты получается сразу уехала и не знаешь ничего?
Кивнула Ждана.
— Неудачным тот поход был. В плен он попал. Половина людей тогда не воротилась, — как громом её новость ударила.
Пошатнулся мир и упала она без чувств.
Как пришла в себя, выдал Макар ей сарафан и кафтан дочери, монет кой-каких дал и выпроводил. Не верится ей в душе, что Герман погиб. Поплелась она к дому купца Емельяна. И не узнать его, не меньше ейного.
— Изменилась ты, Махрютка, — апатично так молвит, а ей и спорить не хочется, что не Махрютка она. — Нет больше Деяна и дочери моей нет. Этой зимой во время родов померла она вместе с ребеночком, а брат твой с горя повесился.