Шурка тоже слышал цок набойки и стук окованного приклада. Стало быть, наверху немец, вооруженный часовой, видно, тот, что один на пять местных постовых (десять столбов). Шурка плечом ощущает нетерпеливые движения товарища, танец его готовящегося к схватке тела. Шурка хватает Павла за руку и гнет ее к земле, пытаясь удержать. Павло молча, сдерживая дыхание, сопротивляется. Они лежат, извиваясь, прижавшись висками друг к другу. Разведчик быстро справился бы с приятелем, но он опасается поднимать шум.
На насыпи снова постукивание тяжелых сапог, короткий тихий лязг заброшенной за спину винтовки. Шаги постепенно удаляются.
— Сдурел, падла? — в самое ухо Шурке втыкает Павло свои накалившиеся губы, слова падают угольками, как из совка в утюг.— Измену робишь? Саботаж разводишь, заячья порода, поповский сын? Теперь ждать, пока снова подойдет?
— Это ж немец,— шепчет Шурка в ответ.
— Х-ха! — выдыхает Павло.— А ты с кем воюешь, гад?
— Его сразу хватятся, немца. Вдруг патруль, дрезина? А рядом постовые из местных, по пять человек через немца. С ними сговоримся. Тихо будет.
— Ты откуда знаешь, что по пять?
— Читал. Документ.
— Х-ха…
— Они все точно исполняют, по бумаге.
— Х-ха…
Губы Павла остывают.
— Ладно…
— Только тихо, Паша. Свой-то свой… Да с перепугу ударит в рельсу… Надо через одного-двух постовых отползти, дальше от немца.
— Давай.
Они ползут вдоль насыпи в сторону, противоположную той, куда ушел часовой с винтовкой.
Павло осторожно выбрасывает вперед хваткие пальцы. Здесь нужно быть особенно внимательным. Под откосом валяется много бутылок и жестянок, выброшенных из воинских эшелонов. Лязг консервной банки или легкий звон стекла передадутся по туману во все концы полотна. Шурка ползет вплотную за товарищем, стараясь не отклоняться, то и дело утыкаясь лицом в грязные подошвы его сапог. На зубах скрипит земля. Ничего, он проглотит эту землю. Он проглотит и «падлу», и «поповского сына», лишь бы эта ночь завершилась удачей.
Постовой бьется в руках Павла, как петух, пойманный для плахи. Шапка с него слетела. Павло зажал мужичку рот, а сам нашептывает ему, торопясь, негромкие вразумительные слова. Шурка сзади держит постового за кисть, вывернув ее, торопится нащупать вторую руку и никак не может. Рука ускользает. Постовой сух и жилист, ни за что не дается.
— Тихо, тихо, дурень, твою печенку,— нашептывает Павло.— Кому ты нужный? Мы свои, партизанские… так тебя!.. Мы тебя не тронем. Нужный ты нам, как в носу волос… Ну что, болотная мать, дергаешься, как ужака под колесом? Ну, тихо, тихо… А то кулачного наркозу дам понюхать, заснешь до второго пришествия…
Мужичок, кажется, начинает понимать, освобождаться от первого испуга. Он успокаивается, но тело его все еще дергается нервной дрожью и дыхание судорожно. Вдруг рванет с насыпи?
— Где твоя вторая рука? — шепчет Шурка, обеспокоенный собственной неловкостью в этом нападении.— Я тебя спрашиваю: где твоя вторая рука? — повторяет он с угрозой.
Мужичок отвечает Шурке глубоким вздохом и обмякает. И Павло чуть ослабляет свою хватку.
— Нема,— говорит постовой сквозь стиснутые зубы.— Нема второй руки, товарищ, я сам яе шукаю с первой мяровой войны: де вона, думаю, подявалася? А нашел бы, так гэта… засвятил тябе, шоб ты останнюю, здоровую мне не ломал… Ой, каб ты яе мине знашел!..
Павло прыскает смехом в сжатые губы. И мужичок-белорус, еще более обмякнув, начинает трястись в смехе. Разведчик отпускает его вовсе и только слегка придерживает за ворот как бы по-дружески. Шурка, не видя еще в, темноте происшедшей перемены, но слыша сдавленный смех, разжимает пальцы.
— Ой, приятель, не забуду никогда, как ты…— шепчет Павло Шурке.— А я думаю, что ты там копаешься… Руки-то нема! Ой…
— Я яе сам, бывае, шукаю,— поясняет постовой, продолжая трястись в смехе.— Кады бабу обнимаю, вроде чего с одной стороны невыстачае…
Они — все трое — успокаиваются и разговаривают, тесно прильнув друг к другу, как друзья неразлучные.
— Выскочили вы, быдто тхори с ночи,— шепчет мужичок, шаря по земле в поисках шапки.
— На тебе шапку,— останавливает его Павло.— Вот она. Ну-ка слушай сюда…
— Только мину у меня на посту не ставьте,— просит мужичок.— Ставьте он у немца, недалеко, через Федьку за четыре столба… Постреляют усех моих за эту мину. А коли будете ставить, так по голове мене стукните чем тяжким, побейте по морде и свяжите.