Железная дорога не шла до родного прибрежного посёлка Кузьмы, который назывался Край, поэтому он высадился на вокзале Новороссийска и оттуда ехал на такси. Водитель попался немногословный. Поначалу Кузьма дремал, но когда проезжали Геленджик, открыл глаза, увидел, что всюду разлито тёплое весеннее солнце, и спросил:
– А ты сам откуда?
– Да вот, с Геленджика.
– О, понятно. И как тут? Меня дома четыре года не было.
– А что, думаешь, поменялось что?
– Ну а как же. Всегда что-то меняется.
– Нет, – после обстоятельных раздумий ответил водитель.
– Хорошо вам. В Одессе всегда что-то меняется, каждый час.
Кузьме показалось, что водитель вздрогнул, услышав название, но он не стал ничего спрашивать. Снова ему потребовалось много времени, чтобы отреагировать, и уже минуту спустя он сказал:
– А что ты там делал?
– То и делал.
– Шо?
– Та шо, работал.
– Работал, – протянул таксист. – Военным?
– Ну, как видишь.
– Не вижу. Зачем там ещё военные нашенские? Там разве ещё что-то происходит? – теперь его голос звучал подозрительно.
– А как же? Вам тут что, газет не присылают?
– Про это нет. Вроде кончилось всё давно. По новостям не передавали уж год как. Или два.
Кузьма растерянно смотрел на него, гадая, шутит или нет. Один раз за оставшийся путь водитель покосился на него с недоверием, но не расспрашивал и остаток пути хмуро избегал разговоров.
Оказавшись у родного дома, Кузьма растерялся. Калитка была приоткрыта, заходи – не хочу. Но что-то останавливало его. День выдался жаркий, солнце стояло в зените, припекало голову. Редкий ветерок касался налитых зеленью листов плюща, увивших остатки забора. Дом был невидим с дороги за ветвями ласковых ив и лапами сосен. Белёсая весенняя испарина, переполненная жужжанием насекомых, сладкими цветениями, молодым травяным соком, окутывала участок. Когда ветер подул от Кузьмы в сторону дома, Борька учуял его, поднял лай и помчался навстречу. Он чуть не опрокинул хозяина, но тот выдержал, сам упал на колени и заплакал, обнимая огромного, нестриженого пса.
– Ну оброс, обро-ос, обормот! Не стрижёт никто, я погляжу, – сказал он. Потом с удивлением понял, что плохо видит. – Чего это?
Кузьма вытер слёзы с некоторой тревогой, но, взглянув на руки, увидел, что крови нет.
– Как ты тут, а?
Борька, здоровая немецкая овчарка, уже излизал всю шею, заросший подбородок, щёки Кузьмы и звонко лаял от счастья.
– Скучал, да, Борька? Я-то боялся, не вспомнишь, гавкать начнёшь! Ну-ка, голос, Борька, голос!
Пёс изо всех сил залаял. Верхние ноты превращались в визг, что бывало только от великой радости. Кузьма ещё раз проверил глаза – сухо. Он не ревел уже года четыре, с тех пор как похоронил первого боевого товарища, ещё в самом начале, когда только прибыл и пробивался в числе подкреплений на помощь ребятам в Херсонском котле… Кузьма вспомнил, сколько ещё было смертей после того, первого боя, – они уже мало значили для него. Почти четырёхлетняя битва за Одессу, уничтожившая всех друзей и научившая быстро отвыкать от людей, теперь отдалялась по мере того, как он шагал к родному дому.
Узнавался участок легко, но ощущения, что Кузьма на родной земле, пока не было. Он заприметил, что появились новые смородиновые кусты в саду, но исчезли некоторые деревья, огород вроде бы уменьшился, но в целом всё было неизменно. У огромного тополя, росшего тут седьмой десяток лет, Кузьма остановился. Было видно, что кто-то пытался срубить дерево или, по крайней мере, для чего-то бил его топором. Хорошо, что у мерзавцев не нашлось пилы. Погладив дерево, Кузьма пошёл прямиком в дом под радостный лай Борьки.
Глава вторая
В доме был бардак, но Кузьма не смутился. Порядок он особо не любил – чувствовал, что без него жизни больше. Но Галина всегда всё убирала, расставляла на место, чистила, прибирала. Видимо, Полька пошла не в неё.
– Поли-ина! – крикнул он протяжно, Борька залаял вновь. Псу не полагалось заходить в дом, но на этот день Кузьма решил сделать исключение.
Он ввалился в свою спальню, убрал геройскую звезду и медали в шкатулку жены и рухнул на кровать. Борька встал рядом, виляя хвостом.
– Ну, забирайся уж, пройдоха, давай.
Пёс запрыгнул на него и продолжил лизаться.
– Ах ты, пёс-обормот! Ах ты! – Кузьма трепал пса за загривок, вызывая неистовый восторг, потом всё же встал, чтобы осмотреться и найти домашнюю одежду.
В шкафах не было ни вещей Галины, ни его. Он только нашёл парадный костюм, в котором семнадцать лет назад женился, и больше ничего. Тогда он скинул китель, рубашку, штаны, долго снимал сапоги и портянки и, наконец, остался в майке и трусах и только сейчас почувствовал себя отчасти свободным от войны.