— Передайте государыне, — и голос его зазвенел, — что мы, ее верные холопы, не пожалеем животов наших для возвеличенья своего отечества, для услужения престолу российскому… Впрочем, милостивый государь, всепокорнейший мой рапорт о сем буду иметь честь вручить вам завтра утром.
Кивнув головой Мотре в знак того, что церемония окончена, Андрей Родионович повел гостя в приготовленные ему комнаты.
После отъезда Кайсарова, щедро награжденного Баташевым, работа на заводах пошла с новой силой. День и ночь полыхали плавильные печи. Безостановочно двигались к заводам подводы с рудой и углем. Неумолчно стучали молоты и плющильные станы.
Так было не только на берегах Оки, но и на Ижоре, на Урале, в Подмосковье. В насквозь прокопченных стенах казенных и частных заводов ковалось могущество Российской империи. Попы уже просили в церквах у бога даровать победу императрице. Россия готовилась к большой войне.
Трудно было не только тем, кто работал у домен и в литейных цехах. Невмоготу становилось и молотовым. Получив заказ для флота, Баташевы ввели на молотовых фабриках новый порядок. Работать приходилось по восемнадцати часов в сутки. Смолкли девичьи голоса на полянах: не только песни петь — за грибами некогда стало ходить. Не жалели заводчики людей, выполняя царское соизволение. Все чаще гуляла плеть по плечам нерадивых, все угрюмее становились лица работных. Не радовало ничто: ни хорошо удавшаяся на огородах рожь, ни шумливые, не знавшие еще горя ребятишки.
На заводах все было подчинено одному: скорей! Этого требовал от заводчиков Питер, этого требовали они от работных. Каплями пота покрывались тела людей, трудившихся у домен, горнов, на обжимных и сверлильных станах. То были капли крови, перегонявшейся в золото.
Павел Ястребов в эти дни стал больше походить на старшего брата Ефима: стал таким же молчаливым и замкнутым. Камнем лежало на сердце людское горе. Временами хотелось крикнуть людям: что ж вы терпите, как вас мордуют?! Нельзя… Надо молчать. Поговорить, отвести душу, но с кем? С братом? Он, кроме домны, знать ничего не хочет.
В один из дней, как обычно, Ястребов спозаранку пришел на завод. Обошел печь, спросил сменщика, как идут дела, и присел в сторонке, прислушиваясь к мерному гудению домны.
Никогда раньше не случалось с ним этакого — задремал. Очнулся от истошного крика. Увидел, как от соседней печи метнулся пылавший факелом человек. Ястребов сшиб его с ног и, не обращая внимания на лизавшие одежду и руки языки пламени, стал забрасывать песком.
К месту происшествия бежали люди. Ястребов велел отнести обожженного в сторону, а сам направился к печи, где случилась авария. Страшная картина открылась его взору. Проевший каменную кладь металл бил струей, разрушая сдерживавшие его оковы. Горновой схватил валявшуюся на земле тяжелую чугунную чушку и сунул ее в промоину. Поток чугуна на минуту приостановился, затем пошел с новой силой.
— Давай еще! — услышал Ястребов и увидел старшего брата Ефима, силившегося приподнять такую же чушку. Вдвоем они бросили ее в отверстие и, воспользовавшись тем, что течь приостановилась, начали забрасывать дыру кусками доломита.
— Пику! — коротко бросил Ефим.
Схватив пику, Павел с силой ударил ею в летку. На помощь пришли очнувшиеся от испуга мастеровые, работавшие у этой печи. Удар, еще удар — и вот чугун показался из летки. Минута — и он пошел сильнее, растекаясь по литейному дворику. Кто-то, спохватившись, ударил в било.
Тяжело дыша, Ястребов отошел в сторону. Обгоревшая одежда висела на нем лохмотьями.
— Как там? — спросил он бежавшего мимо подмастерка.
— Плохо, пропал человек!
— Котровский. Саламыга.
Когда Ястребов вышел на площадку за литейным двором, люди молча расступились перед ним.
Не в первый раз умирали на заводе. Не первый раз видели люди мертвых. Но такого, чтоб гибли у домны, здесь еще не бывало. Потому так тихо было в толпе, окружившей лежавшего на рогожке покойника.
— Почему работу бросили? — Голос Мотри звучал недобро. — Мертвяка не видели? Марш по местам!
В толпе глухо зароптали.
— А ну, расходись, собаки!
И вдруг в тишине звонко прозвучал чей-то голос:
— Сам собака!
Мотря сначала опешил, но тишина и неподвижность толпы ободрили его.
— Кто сказал?
Ответом было молчание.
— Смутьяны! На каторгу захотели?