Не для него. И не для меня.
Я схватил Альберта Ланверна за плечо и с неумолимой решимостью швырнул его обратно на землю дуэльного круга. Его тело глухо ударилось о мокрый песок, словно мешок с грязным бельём — без воли, без сопротивления. В нём не осталось и намёка на ту надменность, с которой он ещё недавно вышел в этот круг. Он лежал, тяжело дыша, его лицо было искажено страхом, граничащим с отчаянием.
Мой взгляд скользнул в сторону Евы. Она стояла на краю круга, среди представителей знати и стражи. Её лицо, обычно невозмутимое и сдержанное, сейчас выдавало внутренний ужас. Она прикрыла рот ладонями, как будто этим жестом могла отгородиться от происходящего. Плечи её дрожали, дыхание сбилось, будто в её груди теснились эмоции, для которых не находилось слов.
Я опустил глаза обратно на Ланверна. Затем, без лишних движений, поднял меч и направил остриё на уязвимый участок доспеха — подвижный сегмент коленного сустава. С быстрым и точным движением я вогнал клинок в цель.
Крик, что вырвался из Ланверна, был не просто реакцией на боль. Это был крик существа, лишённого достоинства, крик души, осознавшей свою обречённость. Он не столько кричал, сколько выл, его голос слился с вечерним воздухом в жуткий резонанс. Я вытащил меч. Новый поток боли вызвал у Альберта ещё более яростный вопль. Он захлёбывался своим криком, как если бы внутри него лопнули все струны разом.
Методично я начал освобождать его от доспехов. Один замок. Затем другой. Наплечники с глухим звоном упали на землю. Грудной кирас соскользнул с тела, обнажив дрожащую, почти судорожную мускулатуру. Остался только поддоспешник — тонкая ткань, не скрывающая ни позора, ни боли. Я прижал Альберта мечом к земле и вонзил клинок ему в пах.
Крик, прозвучавший в этот момент, потряс даже инквизиторов, привыкших к жестокости и пыткам. Это уже не был голос человека. Это был вопль сущности, лишённой будущего, смысла, надежды. Он больше не сопротивлялся — его существование сократилось до чистой боли. По его лицу текли слёзы. Слюна, сопли, искажение всех человеческих границ — всё это слилось в один образ.
Я взглянул на Ардалин Вест. Она замерла. Женщина, чья выдержка была, скорее всего, легендарной, впервые проявила признаки растерянности. В её глазах был не суд, не гнев и даже не отвращение. Там был страх. Настоящий, неподдельный страх перед тем, на что способен человек, если не сдерживать его.
Я повернулся к Еве. Голос мой был твёрд, лишён иронии или торжества — он был декларацией:
— Моя принцесса, — произнёс я достаточно громко, чтобы вся площадь услышала. — Смог ли я отстоять вашу честь?
Она не смогла говорить. Только медленно кивнула, с прижатой к губам рукой. Её глаза были полны шока. Не передо мной — перед тем, во что она только что взглянула.
Затем я повернулся к Вест:
— Альберт Ланверн больше не мужчина в том понимании, что признаёт наше общество. Он не сможет продолжить род и не сможет воевать. Всё, что делает его живым в глазах общества — уничтожено. Он мёртв. Его личность и социальная значимость теперь ничего не стоят.
Вест кивнула молча. Её глаза не отрывались от меня. Страх не исчез. Но, несмотря на это, она подняла руку и сказала:
— Победа за Максимусом Айронхартом.
В этот момент я ощутил движение внутри себя. Тень рассмеялась. Её смех был тихим, но пронизывающим, как ветер, что бродит по развалинам.
Даже для меня это было бы чересчур. Ты оставил его жить — и этим приговорил его страданиям. Какое милосердие…
После того как Вест подняла руку и официально признала меня победителем, дуэльный круг остался в тишине, наполненной шёпотами. Но это были не слова. Это было дыхание толпы, сдержанное, перемешанное с ужасом и восторгом, с чем-то древним и первобытным. В воздухе повис запах крови, металла и мокрого песка. И всё это — под тяжестью взгляда сотен.
Я медленно опустил меч.
Я уже собирался покинуть дуэльный круг. Ланверн, израненный и униженный, лежал в грязи. Какие-то студенты, видимо его друзья, в панике и отчаянии, пытались унести его прочь, но он дёргался, цеплялся за землю, словно в судорогах, и издавал звуки, больше похожие на стоны раненого зверя, чем на человеческую речь. От его былой бравады и самоуверенности не осталось ничего. Только боль, слёзы и остатки достоинства, растоптанные в земле.
Я уже собирался уйти, когда услышал хриплый голос за спиной:
— Айронхарт! — окликнул меня Освальд Ланверн. — Ты доволен собой?