Я рванулся вперёд. Все мышцы сжались, сердце отдавало в висках. Но удар пришёл сбоку. Один из инквизиторов, с криком ярости, сбил меня с ног. Мы покатились по земле, и прежде чем я смог встать, второй прыгнул сверху. Он схватил меня, крепко, как удав. Его рука потянулась к моей шее — и я почувствовал, как исчез вес медальона. Он сорвал его.
Я заорал. Не от боли. От ярости. От бессилия.
— ЕВА!!! — я протянул к ней руку, из которой вспыхнула дрожащая искра магии, но она тут же затухла
Оракул, повернувшись на звук, посмотрел на меня через свою маску. В его голосе не было злобы — только насмешка.
— Если хочешь увидеть принцессу, — произнёс он, — приходи туда, где ты уже был... но ничего не нашёл.
И исчез в вихре магии, оставив после себя лишь гарь, огонь и отчаяние.
В этот момент воздух сгустился. Порывы магии стихли. Гул боя растворился в тишине, как будто сама реальность на секунду затаила дыхание. Когда я поднял глаза, понял — всё закончилось.
Люди Оракула исчезли. Без следа. Без звука. Как будто их и не было.
На площади остались только раненые и мёртвые. Стража стояла растерянной, инквизиторы — на взводе.
Я чувствовал, как грубый камень царапает мне щёку, как тяжёлое колено вдавливает мою грудь в землю. Пальцы на руках были онемевшими от того, как инквизитор прижал их к спине, не давая пошевелиться. Дышать становилось всё труднее. Всё, что я видел перед собой — размазанные следы сапог и пятна крови на булыжнике.
Вдруг — шаги. Лёгкие, быстрые. Юна. Она кинулась на помощь, не думая. Её тонкий голос прорвался сквозь воцарившуюся тишину:
— Отпустите его!
Она ударила одного из инквизиторов в плечо, пытаясь его сбить. Тот качнулся, но не отпустил. Развернулся и ударил её тыльной стороной ладони. Юна вскрикнула и упала, ударившись об землю, словно кукла. Я закричал:
— НЕ ТРОГАЙ ЕЁ!
Лорен уже мчался к нам, лицо искажено яростью. Я увидел, как он готовится атаковать.
— Лорен, нет! — крикнул я. — Не сейчас!
Он замер. Его глаза метнулись ко мне, полные боли и желания мстить, но он сдержался.
Меня подняли. За руки, за плечи, как пленного. Один держал меня, другой стоял рядом, готов ударить при малейшем движении. Медальон всё ещё был у них — чужой, холодный металл касался их пальцев, а не моей шеи.
И тогда подошла Вест.
Хромая, вся в пыли, с синяками на лице и яростью в глазах, она остановилась в шаге от меня. Её взгляд прожигал меня насквозь.
— Ну что, еретик, — сказала она, голосом, в котором стучал металл. — Теперь ты расскажешь мне всё…
Я ничего не ответил. Только смотрел на Юну, лежащую в пыли. В этот момент я ненавидел Вест не за её ярость, а за то, что она считала, что правда — это то, что можно вырвать силой.
***
В голове металось слишком много мыслей. Я сидел на холодном камне, в грязной белой рубахе. Доспехи с меня сняли сразу после того, как притащили сюда. Прошло, должно быть, около двух часов с тех пор, как сад Академии превратился в бойню. Я не чувствовал ни боли, ни холода — только тяжесть в груди. Тень молчала. Ни шёпота, ни смеха. Полная тишина внутри. Это пугало сильнее всего.
Я обвёл взглядом подвал. Сырые стены, тьма, редкие капли, падающие со свода. Здесь пахло железом, влагой и затхлым страхом. Надо было думать. Надо было искать выход. Если я не выберусь отсюда... если он придёт за Евой, а меня рядом не будет — всё кончено. Я сжал кулаки, ногти впились в ладони.
— Чёрт возьми, — прошептал я. — Он был так близко…
Грёбаные инквизиторы. Если бы не они. Если бы я успел… Всё испортили. Мы могли убить его. Могли всё закончить.
Но и я виноват. Я виноват больше всех.
Почему я ничего не сделал раньше? Почему не разобрался с этим, когда убил Дракса? Или ещё раньше, когда впервые увидел человека в маске? Я дал этому затянуться. Я позволил всему этому дерьму разрастись. И теперь Ева в его руках.
Почему он выбрал этот момент? Почему напал именно сегодня? Что ему нужно от Евы? Зачем он увёл её?
Шаги.
Железо по камню. Я поднял голову. Дверь скрипнула. В подвал вошла Ардалин Вест, в сопровождении другого инквизитора — мужчина в чёрном, с лицом, на котором, казалось, никогда не бывало улыбки.
Вест смотрела на меня, как на гниль, которую собираются срезать.
— Что со мной будет? — спросил я, не вставая.
— Костёр, — спокойно ответила она. — Но сначала ты расскажешь всё. До последнего слова.
Я тяжело вздохнул, будто собираясь выговорить груз, который слишком долго носил в себе. Говорить было трудно — не физически, а морально. Я знал, что каждое слово может быть обращено против меня. Но и молчание уже не спасёт.