— Ты не можешь так просто согласиться, — сказал Лорен, хрипло. — Он только что убил Вест. Мы не знаем, что дальше.
— Оракул одержим мной, — ответил я. — Ему нужно что-то от меня. Если бы он хотел нас мертвыми — мы бы уже были мертвы.
Юна ничего не сказала.
Мы шли молча. Я первым. За мной — Юна и Лорен. Впереди нас — человек Оракула, двигающийся с той отстранённой уверенностью, как будто он на прогулке. Каждый его шаг эхом отдавался в стенах, будто коридоры давно вымерли и всё на что они могли надеяться, это ждать новых звуков.
Вест лежала на боку, её пальцы были всё ещё полураскрыты, словно в попытке ухватиться за жизнь, которая уже ушла. На лице застыла гримаса страдания и осознания. Она умерла быстро, но успела понять. Успела всё осознать. Кровь всё ещё медленно вытекала из рассечённой груди, пропитывая ткань мантии и стекая в трещины каменного пола.
Теперь свидетелей не осталось.
Мы миновали её, как проходят мимо надгробия. Без слов. Только взгляды. Юна отвернулась. Лорен — нет.
Прошло три минуты, а может три часа, а может вечность. Катакомбы сжимались вокруг нас, своды становились ниже, стены ближе. Мрак был густым, но не полным — по мере нашего продвижения он начал разряжаться, появлялся тонкий свет, струящийся где-то спереди. Зелёный, с примесью красного, словно свет пропустили через старую стеклянную лампу, в которую налили кровь.
Мы вышли в зал.
Он был огромным, куполообразным, по ощущениям — выдолбленным в сердце горы. Всё в нём дышало чем-то древним и чуждым. Люминесцентное свечение стекало с потолка, отсвечивая на знаках, выжженных на стенах: круги, глаза, изломанные геометрические фигуры. По периметру возвышались груды тел. Одни — свежие, другие — почти мумифицированные. Мутанты стояли в центре, рядами, лицами к алтарю. Они не двигались. Просто стояли. И этого было достаточно.
Воздух дрожал. Не от жара. От напряжения. От того, что было здесь. Я чувствовал, как внутри всё сжимается, булькает, словно кровь закипает.
Из света, клубящегося над алтарём, выдвинулся силуэт. Человеческий. Высокий, почти не касающийся пола. Он стоял к нам спиной. Молчал. Я знал, кто это, ещё до того, как он заговорил. По крайней мере, я так думал.
— Наконец-то ты пришёл, брат, — сказал он холодным и спокойныйм голос. И повернулся.
Это был Веларий.
Он стоял прямо передо мной, в том самом зелено-красном свечении алтаря, и у меня будто выбили землю из-под ног.
Веларий…
Губы. Линия скул. Манера держаться. Всё во мне кричало: «НЕТ», но глаза не могли отвергнуть того, что видели. Под маской Оракула всё это время был он. Мой учитель. Тот, кто вдохновлял. Кто заставлял думать, задавать вопросы. Кто казался голосом разума в Академии, погрязшей в титулованных глупцах и придворных интригах.
Всё внутри меня пульсировало. Как будто сердце билось где-то в горле, сжимаясь и отпуская с каждой новой вспышкой боли. Я чувствовал, как жар поднимается к лицу, как дрожат руки. Гнев, боль, непонимание, предательство — всё смешалось в одну удушающую волну. Я хотел закричать. Хотел ударить. Но не смог. Только стоял и смотрел.
Веларий шагнул вперёд. Спокойно. Без угрозы. Его движения были плавными, размеренными, как будто он вышел ко мне не как враг — как старший брат, вернувшийся после долгого пути.
— Всё хорошо, — сказал он. Его голос был спокойным, даже убаюкивающим. — Я рад, что наконец-то могу быть собой.
Я открыл рот. Пытался что-то сказать. Слова не рвались наружу — они ломались внутри, как кости под давлением.
— Ты… всё это время… — выдохнул я. Дальше не смог. Воздуха не хватало. Мысли разбивались о стену.
Он кивнул, будто я всё уже понял.
— Да.
— Моего отца убила городская стража, — начал он, не отводя взгляда. — Без суда, без разбирательств. Просто не тот взгляд, не то слово. Один удар — и его не стало. Мне было десять. Я стоял у входа в наш дом с кувшином в руках и смотрел, как он умирает, зажав в пальцах кусок хлеба, который не успел донести домой.
Он на миг опустил взгляд, будто заново переживал ту сцену.
— Моя мать была знахаркой, лечила бедняков в трущобах. Не за деньги — из сострадания. Но в глазах Инквизитория это было преступлением. Её обвинили в колдовстве и увели, как ведьму. С тех пор я её не видел. Когда я поступил в Академию, я думал, что нашёл выход. Шанс изменить мир, стать голосом разума. Я учился с фанатизмом. Становился первым во всём: в риторике, в философии, в законах и учении Ордена. Меня хвалили. Приглашали на закрытые ужины. Говорили: "Ты достоин. Несмотря на происхождение." — Он усмехнулся. — Знаешь, как это звучит?