Одни шли просто хорошо, а другие — ещё лучше!
Лебедеву повезло: он прошёл «ещё лучше» — провёз подо льдом Члена Военного Совета Флотилии подводных лодок. То есть, попал в счастливую струю, если можно говорить о счастье при походе такой степени сложности — от Мурманска через Северный полюс и до Чукотки; а от Чукотки до Петропавловска.
Сам Член Военного Совета удостоился Золотой Звезды, но и Лебедева Высшие Государственные Силы не забыли — дали и ему такую же.
Свирепствовала подобная постыдная практика всё более и более неукоснительно. Всё более нагло и всё более бессовестно — по мере того как Военно-Морской Флот вместе со всею страною медленно, но верно приходил в состояние развала…
А при катастрофе — спасайся, кто как может! Для личного выживания хороши все средства.
Золотая же Звезда на практике была отнюдь не простым ювелирным украшением, а универсальным поплавком, обеспечивающим человеку благополучное всплытие из любой самой страшной житейской глубины, благополучное спасение в любой служебной буре. После смерти Сталина ни выговор, ни понижение в должности, ни досрочное увольнение, ни тюрьма как правило никогда не грозили носителям этого золотого символа неприкосновенности и непогрешимости. Более того: химическое свойство этого металла таково, что к нему сами притягиваются и новые награды, и новое золото, и новая слава. Не зря же неписаный советский закон торжественно провозглашает:
КОМУ В ЭТОЙ ЖИЗНИ ХОРОШО, ТОМУ ДОЛЖНО СТАТЬ ЕЩЁ ЛУЧШЕ,
А КОМУ В ЭТОЙ ЖИЗНИ ПЛОХО, ТОМУ ПУСТЬ БУДЕТ ЕЩЁ ХУЖЕ!
Кто-то, бывало, и честно получал такие Золотые Звёзды, кто-то случайно, ну а кто-то и в собачьей драке, с визгом и хрипением, где один другому норовит перегрызть горло.
Перед выходом в море Лебедев находился на излечении в госпитале — не в тяжёлом состоянии, но и не в самом блестящем.
Его выписали оттуда в один миг. Практически вышвырнули. И жёстко поставили задачу: быть старшим на борту отходящей в море атомной подводной лодки.
Узнав о том, что эта за подлодка и в каком она состоянии, Лебедев воспротивился, но его осадили: струсил, что ли?
Тогда он написал соответствующий рапорт с выражением несогласия по поводу полученного приказа. Рапорт был отклонён.
Лебедев всегда был человеком очень предусмотрительным (особенно по карьерной части) и рапорт написал в двух экземплярах: один-то у него отклонили и оставили у себя, а может быть, и выбросили, но другой экземпляр он оформил как положено да и припрятал в своём личном сейфе. Мало ли что. Может быть, надо будет потом заявить: а ведь я предупреждал! я был не с ними!.. И кто тогда подтвердит, что и в самом деле предупреждал и был не согласен с ошибочным мнением сверху?
Глава третья
Тайные свидетели
Около двух часов ночи два старинных маяка, что высятся на мысах Маячном и Безымянном, стали свидетелями того, как в проливе между ними прошла в сторону открытого моря атомная подводная лодка.
Легко и красиво. Проскользнула, а не прошла.
И как всегда — специально ночью, чтоб не так заметно было.
Это означало, что она наконец-таки вышла из Авачинской губы в открытый океан.
Тихий, он же Великий.
Этот выход видели, наблюдали, контролировали некоторые наши живые люди и их техника.
Возможно, что и некоторые НЕ наши люди и НЕ наша техника тоже — и видели, и наблюдали, и контролировали. А иначе — зачем бы тогда существовала и успешно работала американская наземная, подводная, воздушная и космическая разведка? Но это всего лишь неуверенное предположение.
Зато с уверенностью можно утверждать, что кое-какие другие силы, не подчиняющиеся ни одной разведке, ни одной державе на нашей планете, наблюдали с большим интересом и нетерпением за движением атомохода.
И нездоровым был этот интерес, и недобрым было это нетерпение.
Оба старинных маяка знали об этом последнем обстоятельстве, но предупредить уходящих вдаль людей не могли. Не дано им было по своему желанию вступать в контакт с людьми, а люди и не знали, и не догадывались о свойстве некоторых мнимо неживых предметов — всё видеть и всё понимать.
Так же точно и сама подводная лодка что-то знала и понимала, что-то видела внутри себя внутренним своим взором; видела она и вокруг себя — зрением внешним. Знала, понимала, видела, слышала; возможно, усмехалась про себя, возможно, горько о чём-то плакала — кто её знает. Людям она ничего не говорила и даже знаков никаких не подавала…