От неподвижной фигуры за дверью пахло трупом, и Дэйвен пощупал пульс. Нащупав слабый, он осторожно втащил проклятого в свой дом, чтобы позаботиться о нем. Сначала он разжег огонь, затем наполнил водой котелок и поставил его на огонь греться. Затем он обратил внимание на бинты проклятого. Загрязненные повязки, которые носили проклятые, служили в основном для того, чтобы скрыть их язвы. Их редко меняли, и обычно они приносили больше вреда, чем пользы. Дейвен размотал руку, ожидая обнаружить гноящиеся обрубки на месте пальцев.
Вместо этого рука оказалась совершенно целой. Дейвен удивленно уставился на нее, затем раскрыл другую руку и обнаружил, что она в таком же состоянии. Затем он стянул пропитанную грязью ткань с ноги. Все пальцы на ноге были целы. Остальная ступня оказалась такой же неповрежденной. Тем не менее, что-то гнило. Дейвен на время оставил без внимания загадку, зачем кому-то понадобилось перевязывать здоровые конечности, и открыл лицо. Когда с него упала обмотка, он издал резкий крик и отпрянул назад.
Это было лицо мужчины. Хотя оно было исхудалым и покрытым всклокоченной щетиной, оно было целым и без единой болячки. Тем не менее, лицо было отмечено, но не болезнью. На нем были татуировки, которые заставляли его казаться застывшим в момент ярости. Темно-синяя молния сверкнула в нахмуренных бровях, а на впалых щеках проступили хмурые линии. Закрытые глаза лежали в лужах постоянной тени. В тусклом свете это выглядело угрожающе, но Дейвен был так поражен не поэтому. Последняя встреча с Сарфом – татуировки этого человека указывали на его принадлежность – едва не стоила ему жизни. Если бы его преследователь умел плавать, Дэйвен наверняка погиб бы. Ему до сих пор снятся кошмары, в которых Сарф находит его, чтобы завершить нападение. Перед ним был совсем другой Сарф, но на какой-то тревожный миг Дейвену показалось, что ярость, застывшая на его лице, направлена на него.
Это мгновение прошло, и Дейвен успокоился. Меча у лежащего человека не было, как и привычной темно-синей одежды. Казалось, богиня послала его не для возмездия. Хотя Дейвен не узнал лица лежащего человека, он узнал его татуировку. Он не видел ее уже более двадцати зим, но она была незабываема. Он был Сарфом Теодуса, подумал Дейвен. Это было все, что он знал о нем, он не мог вспомнить имя этого человека.
Дейвен переключил свое внимание на уход за лежащим без сознания Сарфом. Подумав, что источником запаха может быть гноящаяся рана, он начал раздевать его. Когда он снял покрытую грязью блузу, то обнаружил, что на шее сарфа, словно кулон, болтается разложившаяся тушка зайца. Именно от нее исходил отвратительный запах. Дейвен выбросил тушу наружу и сжег одежду, испорченную ее зловонием.
Сарф все это время лежал без сознания, и он остался таким, когда Дейвен снял с него остатки одежды, чтобы искупать его. Тело мужчины было почти скелетным. Оно было грязным и испещренным старыми шрамами. Зазубренный шрам от ключицы до пупка выглядел так, словно должен был стать смертельным. Но самым примечательным в теле Сарфа был его озноб. Обычно у страдающих от заразы конечности холоднее туловища, но с этим мужчиной все было наоборот. Это наводило на мысль о потусторонней причине. Заклинание? – задался вопросом Дейвен. Он мог бы узнать ответ, если бы мужчина ожил.
Когда вода в котелке нагрелась, Дейвен осторожно вымыл лицо, конечности и грудь незнакомца, а затем перевернул его спиной. Он знал, что найдет там вытатуированные руны, но это не уменьшило его беспокойства при виде их. Начертанный на них текст был одновременно и священным, и тайным. Сарф не мог прочесть его и раскрывал татуировки только для своего Носителя, святого, который был его хозяином. Дейвен не видел таких надписей уже более восемнадцати зим. Руны, вытатуированные на его Сарфе – том самом Сарфе, который пытался его убить, – были минимальны по сравнению с обширным текстом, выбитым на спине незнакомца.
Лучше, чем кто-либо другой, Дейвен знал, что ему не следует смотреть на эти знаки. Он больше не был Носителем, а лежащий мужчина не был его Сарфом. Более того, Дейвен чувствовал себя недостойным. Он повернулся спиной к Карм. Его Сарф имел полное право убить его. Иногда Дейвен жалел, что тот этого не сделал. И все же, достоин он или нет, бывший Носитель почувствовал влечение к рунам, и желание прочесть их быстро стало непреодолимым. Дрожащими пальцами он потянулся к архаичным буквам, на которых был написан древний язык.
С тех пор как Дейвен в последний раз читал подобный текст, прошло столько времени, что он с трудом смог его расшифровать. Это не было похоже на повествование, ибо Провидцы, начертавшие такие знаки, писали головоломки, недостающие части которых предоставляла жизнь. Их наставления предназначались не для Сарфа, а для его Носителя, и Дейвен чувствовал себя вором, роющимся в самых личных вещах другого. Тем не менее, он рылся, очарованный тем, что обнаружил.
Уже почти рассвело, когда Дейвен оторвался от рун. Он одел незнакомца в чистую тунику и уложил его на циновку, служившую ему постелью. К тому времени он уже был уверен, что Карм послал Сарфа не для того, чтобы убить его, а чтобы искупить. У него слезились глаза от одной мысли об этом. Карм действительно богиня сострадания, подумал он. Однако чудо его искупления меркло по сравнению с еще большим чудом. Руны лишь намекнули на него, но эти намеки взволновали Дейвена до глубины души. Он почувствовал одновременно и прилив сил, и глубокую тревогу. Свет и тьма скоро поспорят за судьбу мира. Исход был далеко не однозначен, но руны говорили, что ему отведена определенная роль в этой борьбе. Дейвен решил сделать все возможное, чтобы выполнить ее. Он опасался, что может потерпеть неудачу, ведь, несмотря на многочисленные прочтения текста, он многого не понимал.
Дейвен выглянул на улицу. Дождь прекратился. День обещал быть прекрасным, и он вышел за дверь, чтобы встретить рассвет. Пока Дейвен наблюдал, как светлеет и розовеет восточное небо, его мысли вернулись к загадочному тексту на спине Сарфа. В нем было выведено одно имя, и он даже не знал, мужское оно или женское. Он был уверен лишь в том, что многое зависит от человека по имени Йим.
3
Пока Дэйвен ждал восхода солнца, Рорк вел свою камышовую лодку по узкому водному пути, пролегавшему далеко на севере. Чайного цвета воду канала окаймляли камыши, такие высокие, что они могли бы служить стенами в лабиринте. Прожив всю свою жизнь в Серых болотах, Рорк провел около пятидесяти зим в их запутанных водах, но даже он иногда терялся. В данный момент ему это не грозило, ведь местом назначения был его дом. Это был известняковый выступ, который жители называл «хайт». Он торчал из болота, как крошечная горная вершина. Хотя он был на виду, добраться до него на лодке можно было только по сложному маршруту, что болотник и делал с уверенностью, потому что давно знаком с ним.
У босых ног Рорка лежала ночная добыча из ловушек – несколько десятков мелких рыбешек. Кроме того, пара ловушек нуждалась в ремонте. Сплетенные из тростника, они напоминали шарообразные корзины с отверстиями в форме перевернутых конусов. Починкой и изготовлением ловушек для рыбы занималась его жена Раппали. Она была искусна в работе с тростником, в то время как у Рорка, который был старше ее на пятнадцать зим, были негнущиеся пальцы.
Водный путь заканчивался на приличном расстоянии от хижины. Рорк вытащил свое судно на топкий берег, забрал улов и ловушки и пошел по тропе к дому. По хорошо утоптанной тропе было легко идти, но, как и водный путь, она была неровной, поскольку твердая почва в болотах встречалась редко. Большая часть буйной растительности болота росла на плавающих матах из перегнившей растительности, которые расступались при наступании на них. Неосторожный шаг мог привести к тому, что человек промокнет или еще хуже, поэтому Рорк придерживался тропы. Когда он добрался до холма, земля стала каменистой и твердой. Вскоре он уже поднимался по крутому склону, чтобы добраться до своего дома.