Память должка бы подсказать ему, что он уже десятки, сотни таких писем разослал по разным адресам. И с какими же результатами? Память говорит ему не ложно: на сотни писем никакого ответа. Быть может, на десяток пришел ответ, что предложение его принято во внимание, в дальнейшем его известят (никакого извещения не последовало!). Раз пять его просили явиться. (К сожалению, место уже занято.)
И все же он пишет и надеется. В свое время среди безработных много говорилось о том, что человек рождается с правом на труд. Об этом давно уже не говорят.
Теперь у него только надежда на труд. Она возникает от случая к случаю. И тогда он бежит со всех ног и пишет, предлагая свои услуги.
Но постепенно надежда улетучивается, и снова наступает нескончаемая мрачная полоса отчаяния, когда нет сил далее ходить отмечаться.
14За время долгой безработицы Гейнцу дважды улыбнулось счастье: дважды удавалось ему найти работу. Первый раз его взяли в банк на временную должность — помогать при составлении годового баланса. Какое это было счастье снова сидеть в порядочном учреждении и заниматься привычным делом!
Правда, не такое уж оно было привычное. Много произошло перемен, появились всякие новшества. Переплетенные в холстину счетные книги, где на первой странице жеманной вязью было выведено традиционное «С богом!», вышли из употребления. Вся бухгалтерия велась на карточках, право гражданства получили счетные машины, исчезла возможность даже типографским шрифтом помянуть на банковских скрижалях имя божие…
Все это было новостью для Гейнца Хакендаля, как новым было то, что за справками и советами приходилось обращаться к младшим сотрудникам. В то время, когда у Гейнца еще была работа, он и сам принадлежал к младшим. Но особенно его поразило открытие, что он отвык от усидчивых занятий. Стало трудно просиживать восемь часов на одном и том же месте и делать одно и то же, неизменно одно и то же. Долгие месяцы вынужденного безделья вселили в него болезненную непоседливость. То и дело возникала потребность вскочить, пробежаться. Трудно было по восемь часов кряду корпеть за одним и тем же занятием.
В течение последних месяцев ничто не мешало ему чуть ли не ежеминутно браться за что-то другое. Он помогал Ирме в домашней работе и вдруг говорил: «Одну минуту, я только слетаю за парочкой сигарет!» — и убегал на улицу.
Когда же он возвращался, работа была уже сделана, и он немного играл с ребенком. Но это ему быстро надоедало, он снова уходил на улицу — почитать вывешенные газеты. И потом снова возвращался домой…
В то время он не отдавал себе отчета, как будоражит его это вечное безделье, не давая ни минуты покоя. И теперь, когда его опять усадили за дело, он почувствовал в себе эту тревогу. Она сидела у него в крови, ежеминутно хотелось сорваться и бежать. И не то чтобы куда-то или зачем-то, нет — просто бежать…
Он следил за собой, он боялся дать волю этим порывам. И все же несколько раз налетал на замечание, что он слишком часто бегает в уборную, никогда его нет на месте. Было ясно, что в этом банке его не зачислят на постоянную должность, сколько ни старайся.
Вторую временную службу он получил в крупной экспедиционной фирме по рассылке текстильных изделий. Здесь в течение многих недель проводилась кампания по распространению рекламного материала в сотнях тысяч экземпляров — на американский образец, с целью оживить падающий спрос. Это было самое подходящее дело для безработной публики. Их сидело человек двенадцать за одним столом — мужчины и женщины вперемежку. Они фальцевали печатный материал и прилагали к нему обращение и бланк для заказа. Затем печатали адреса, засовывали всю корреспонденцию в конверты, а потом относили в бельевых корзинах на почту.
Сколько же эта работа требовала беготни — и все время она менялась. То они фальцевали, то раскладывали по конвертам печатный материал. Печатали адреса и, — давай тащи! — нагрузившись большими корзинами, относили их за три квартала на ближайшую почту. А сколько было смеха и разговоров — одно сознание, что они работают, что получат несколько марок, наполняло радостью даже неисправимых ворчунов.