Он и впрямь пересаливает! А что будет в Париже? Чужой язык, чужие люди! Зачем только я в это ввязался!
А может, не так уж все плохо? Как они смеются! С каким удовольствием смотрят на старика в его длинном кучерском плаще и белом лаковом цилиндре. Пожалуй, следовало придать этой кампании гораздо больший размах. На улице что-то мало любопытных, публика, очевидно, подозревает во всем этом первоапрельскую шутку. Но Золотая Несушка был решительно против лавров авансом…
Грундайс обливается потом, он краснеет и бледнеет, он изнывает от страха, не в пример самому путешественнику!
А тому еще преподносят букет (как то он его примет?). Это секретарша генерального директора, чрезвычайно величественная особа! Эх, надо было его предупредить! Но что поделаешь с таким младенцем? Нельзя же заранее предвидеть все, с чем он столкнется в своем путешествии!
Густав Хакендаль попеременно смотрит то на букет, то на великодушную деятельницу.
— А что мне с этим делать? — спрашивает он. — Как вы сказали? Цветы? Нет, мой конь их не жрет. Нате, возьмите-ка вы!
И букет вручен Грундайсу.
Слава тебе господи! Первый взрыв веселости, все в восторге, начальство улыбается, подчиненные хохочут. Прекрасно!
Но вот приближается Золотая Несушка, сегодня у него особенно одутловатый и озабоченный вид. Он с достоинством трясет руку Железного Густава, словно изъявляя ему глубокое участие. Но с чем это подъезжает к старику хитрющий пес, уж не хочет ли он его поддеть?
— Parlez-vous français? [24] — спрашивает он.
И «Yes!»[25] — отвечает несокрушимый Густав.
Громовой смех.
Веселой гурьбой повалила процессия из комнаты в комнату, открытки раскупаются нарасхват. Движимая вещим предчувствием, приближается первая искательница автографов.
— Что вы сказали, фролин, что такое? Мне поставить свою подпись? А для чего, собственно? Чтобы вы потом сверху написали, что ссудили мне сотенную? Не-ет, я старый воробей, меня на мякине не проведешь! Послушайте-ка, Рыжик, напишите вы ей свое христианское имечко, вы все-таки больше подходите такой молоденькой дамочке!
Опять удача! Видно, он не так прост, старина Хакендаль, он здорово чувствует ситуацию. Да он и не робок, и к тому же понимает, чего им от него надобно. Никакой торжественности, подавай им шутку, они не прочь посмеяться и благодарны всякому, кто их рассмешит. Ну, что ж, давайте смеяться…
— Что это вам не терпится, молодой человек? Чего вы шебаршите? — отчитывает он Грундайса. — Успеется с Парижем. Мой экстренный поезд без меня не уйдет. Дайте мне сперва деньги обменять…
Он выворачивает карманы, и кассиру приходится обменять ему мелочь на кредитки.
— Ну что ж, дело идет! Чуть ли не пять сотен сплавил в одном этом доме. Я вами доволен, молодые люди. Следующий раз, как будет у меня поручение, обязательно про вас вспомню!
Он не упускает ни одной возможности, он чувствует себя, как рыба в воде. Его юмор, этот истинно берлинский юмор, рожденный в деревне под Пазевальком, празднует оргии…
9Уже без малого одиннадцать, когда Железный Густав снова взбирается на козлы своей пролетки. Гразмус между тем вконец разорил свое праздничное убранство. Но о том, чтобы привести его в мало-мальски приличный вид, нечего и думать, музыканты бранятся:
— Пока ты там прохлаждался, Юстав, у нас ноги совсем закоченели!
Они построились впереди и заиграли туш. Взбудораженный непривычным шумом, гнедой приплясывает. Густав снимает свой лаковый цилиндр и машет многочисленным окнам издательства, усеянным смеющимися лицами.
На подушках восседает почетный гость, в пролетке по этому случаю выключен счетчик. Почетному седоку полагается ехать бесплатно, и сослуживцы смотрят на него с благожелательной завистью.
— А здорово мы это провернули, господин Грундайс? — спрашивает Густав Хакендаль, оборотясь с козел.
— Да уж начали мы — нельзя лучше! Вы у меня попадете в первую же вкладку, Хакендаль!
— Глядите, как люди-то уставились! Они дивятся не только оттого, что музыка. Это они на меня дивуются. — И со вздохом удовлетворения: — А ведь жизнь бывает и хороша подчас, верно, Рыжик?
— Еще бы! — с воодушевлением подхватывает Рыжик.
— Собственно говоря, — размышляет Хакендаль вслух, — мне бы следовало на всех углах слазить с козел и торговать открытками, но это чересчур большая волынка! А вас не затруднило бы, господин Грундайс, сунуть одному-другому на ходу парочку открыток?
— Не жадничайте, господин Хакендаль! Вы едете не на заработки, а ради собственного удовольствия!
— Что ж, пожалуй, вы правы. Я-то очень надеюсь, что ради удовольствия!