Он ищет у них оправдания своей жизни, а они ищут у него оправдания своей…
Они ликуют, а он едет дальше.
И вот он приближается к границе.
12У Диденгофена пересекает он границу и впервые покидает немецкую землю. Глядь, опять перед ним тот малый из газеты, огненно-рыжий Грундайс.
— Ну, как, папаша Хакендаль, сегодня у нас решающий день. Могу я сообщить: мы пересекли границу?
— А как же? Само собой! Какой может быть вопрос?
— И вы не боитесь? Меня вы до Парижа больше не увидите!
— Боюсь? А чего мне бояться? Авось никто меня не укусит! Только вот что: купите мне в обязательном порядке новую скребницу и картечь лошадь чистить. По статье — путевые издержки!
— Что это вы решили запасаться? Ожидаете худших времен?
— Да нет, не в этом дело! Просто в последней паршивой деревеньке мы с Гразмусом ночевали в свинарнике, и эти подлюги свиньи начисто сожрали мою скребницу и картечь. Даже поверить трудно. «Плохо же вы скотину кормите, — сказал я хозяевам, — когда вы их заколете, меня этой колбасой не угощайте», — сказал я им.
Посмеиваясь, переезжает Хакендаль через границу и направляется к домику, где ждут таможенные чиновники и солдаты. О страхе не может быть и речи, а молодому человеку он здорово утер нос.
— Bonjour! — приветствует он французов заранее заготовленным словцом.
Те смеются.
— Гутен так! — не остаются они в долгу. — Гутен так!
Стоя у шлагбаума, Грундайс следит за встречей. И вынужден тут же вмешаться, так как лингвистические познания обеих сторон на этом исчерпаны. Да и с уплатой пошлины не так-то просто. Требуется поручительство в том, что пролетка и лошадь в течение полугода покинут пределы Франции. Подписываются и другие обязательства. Железный Густав кричит, оборотясь к шлагбауму:
— Если я невзначай помру, придется вам, Рыжик, отвезти мою пролетку домой!
— Охотно! Но вы никогда не умрете, Хакендаль! Вы несокрушимы!
И он долго смотрит вслед старику, смотрит и тогда, когда тот уже скрылся из виду. Грундайс больше не редакционная затычка, он сверкающим метеором вознесся ввысь. Заметки в пятнадцать строчек поставляет теперь другой…
Но по сравнению с тем, что еще предстоит, достигнутого прискорбно мало. Грундайс молит судьбу, чтобы старик добрался до Парижа. Встречи в Париже, очерк о Париже должны превзойти все им доселе написанное. «Милый, не выдай! Еще бы только до Парижа», — молит Грундайс, глядя вслед исчезнувшей пролетке.
А пролетка знай катит и катит. Все идет нормально. И лишний раз убеждаешься, что не к чему загодя пугаться. Живут здесь, оказывается, лотарингцы, они говорят по-немецки, с ними можно столковаться. Само собой, оваций они не устраивают, это тебе не Германия. Да и вообще настроение у людей невеселое, можно сказать — подавленное. Похоже, что спустя десять лет после окончания войны она чувствуется здесь чуть ли не больше, чем в Германии, которая считается побежденной страной… Словно бремя войны сильнее давит на «победителей»…
Но не только по хмурым лицам жителей замечает Густав Хакендаль, в какой мере война еще дает себя знать в этой стране. Начиная от Конфлан-Инрея до Шалона-на-Марне в течение долгих дней едет его пролетка бывшими полями сражений, мимо разбитых деревень, мимо часами тянущихся кладбищ. Проезжает она и Верден — в свое время это название не сходило с газетных страниц всего мира, оно вошло в сердца всех, кто был в тылу, как арена неслыханных жертв и усилий…
Сейчас это всего лишь городишко, насчитывающий двенадцать тысяч жителей. Но живых окружили кольцом мертвецы, могилы пятисот тысяч мертвецов теснят обиталища двенадцати тысяч живых!
А он все едет и едет мимо. В течение долгих дней едет он мимо. Он уже знает: черными крестами обозначены могилы немецких, белыми — могилы французских воинов. Вдоль проезжих дорог тянутся кладбища; куда ни глянь, везде могилы, они карабкаются на холмы и горы, все долины затоплены крестами. И как много среди них черных крестов!
Хакендаль не может не думать об Отто, о когда-то бывшем ему сыном Отто. Ведь и сын погиб где-то здесь, в этой чужой земле покоится его тело… Отец силится вспомнить название того места. Его память хранит немало названий, военные сводки неугасимо запечатлели их в людских сердцах: Бапом, Сомма, Лилль, Перонна… Но название кладбища, где похоронен Отто, он не в силах вспомнить, а может быть, он его никогда и не знал…