Следующая часть этой истории пришла в семью Попа вместе с речами Горбачева по телевизору. Таля всегда была аполитична, и под длинные ласковые речи Михаила Сергеевича засыпала. Улыбаясь сквозь сон, уронив голову на плечо Вержилиу.
А Вержилиу не засыпал. Он не мог заснуть. В нем почему-то просыпалась страсть к политике. Сначала это было какое-то волнение. От него, этого странного и сильного, прежде незнакомого волнения, Вержилиу, когда слушал речи Горбачева, вскакивал, бегал на кухню курить. Со временем волнение становилось сильнее. Вержилиу от него или бегал на кухню выпить стакан вина, или, если волнение было совсем неукротимым, бегал в туалет.
Он чувствовал, что ему хотелось быть в центре этих значимых политических событий. Иногда прорабу Попа даже казалось, что именно в нем сейчас нуждается Михаил Сергеевич больше всего, потому что главному архитектору перестройки не могут быть не нужны прорабы. Но Михаил Сергеевич не знал о существовании прораба Вержилиу Попа, и поэтому в нем не нуждался.
А дальше грянула волна национальных движений. Началось это в Прибалтике. А потом докатилось и до Кишинева.
Началось все с того, что по городу стали ходить группы людей с триколорами – трехцветными флагами.
Флаг Советской Молдавии был двухцветный, красно-зеленый, и решительно никуда не годился, да и самой Советской Молдавии больше не было. А вот трехцветный румынский – красно-желто-синий - был гораздо ярче и больше соответствовал. Надо сказать, что такой же расцветки флаг был на тот момент еще у одного государства – африканского Чада. Для того чтобы отличить новый флаг поднимающего голову национального движения Молдовы от флага давно поднявшего голову и воспрянувшего от французского колониализма Чада, на флаг Молдовы был помещен и новый герб. Он представлял собой голову быка на щите, щит был на груди орла, в лапах орла были булава и лавровая ветвь, а в клюве орла – крест. Можно было заметить по выражению морды орла, что ему тяжело управляться с таким количеством предметов. Видя страдания орла, некоторые молдавские геральдисты, разрабатывавшие герб новой Молдовы, подумывали облегчить участь птицы. Но потом все же оставили - решив, видимо, что труд закаляет не только людей, но и орлов, и лучше пусть геральдических символов будет больше, с запасом, чем меньше – мало ли что.
Помимо флагов, демонстранты носили в руках и лозунги, написанные по-молдавски латинским шрифтом. В советские годы молдаване писали на кириллице, но с наступлением новых времен наиболее сознательной части интеллигенции стало ясно, что это - путь, губительный для республики.
Собственно, с этими двумя, сугубо культурными требованиями – принять новый флаг и новый алфавит, - и проходили демонстрации. Сначала демонстрантов было немного, и консервативно настроенная пресса называла их жалкими кучками экстремистов. Но за короткий срок их стали тысячи, потом десятки и сотни тысяч, и называть их жалкими кучками уже никак не получалось. Потом как-то одна из таких бывших жалких кучек ночью сожгла дотла редакцию одной из таких газет. Любая жалкая кучка, перестав быть жалкой кучкой, становится очень злопамятна. Поэтому не стоит обижать никакую кучку.
В Молдове образовался народный фронт, объединивший наиболее прогрессивных представителей молдавского народа, радевших за флаг, алфавит и суверенитет Молдовы.
Вдохновителями народного фронта и освободительного движения народа стали носители его совести – писатели. Их было немного, но они были наиболее культурными, европейски ориентированными и патриотично настроенными. Приходится признать, что до подъема национального движения Молдавию нельзя было назвать самой читающей республикой, а ее писателей – соответственно, самыми читаемыми. Но все изменилось, когда вместо рассказов они начали писать речи к народу. Теперь их слушали, им верили. Трудно сказать, понимали ли молдавские писатели, чем кончится все, что они начали. Было ясно, что они давно хотели войти в историю – какой писатель не хочет этого? – и теперь входили в нее каждый день.
Также трудно сказать, кто на самом деле руководил тогда всеми этими процессами, ибо одного взгляда на молдавских писателей было достаточно, чтобы понять – это были не они. Как любые писатели, молдавские архитекторы душ были наивны и на самом деле, далеки от народа. Пропасть, отделявшая молдавского писателя от жителя бедного молдавского села, была не меньше, чем пропасть, отделявшая графа Толстого от вверенного ему царизмом и столь дорогого сердцу графа крепостного мужика.