Я закрыл глаза. Отбросил «Чешую». Теперь передо мной была чистая пустота. Я представил две точки — верхнюю и нижнюю. Полюса. А потом, зацепив за верхнюю полюс свою тонкую голубую нить, я начал её вести. Не рывками, а плавно, по спирали, опускаясь вниз и одновременно вращая всю конструкцию в уме.
Это было сложнее. Гораздо сложнее, чем «шить» чешуйки. Требовалось постоянно удерживать в голове всю конструкцию целиком, следить за натяжением воображаемой нити, не допускать ни провисаний, ни зазоров. Мозг начал уставать, концентрация — рассеиваться. Я чувствовал, что моя мысленная сфера получается кривоватой, с «проплешинами» и неровностями. Но я упорно продолжал, виток за витком, пока не достиг нижнего полюса.
Конструкция получилась… корявой. Далёкой от идеального серебряного шара лекаря. Но она была целостной.
Не открывая глаз, я спросил, и в голосе слышалась неуверенность и напряжение:
— Вот так? Правильно?
Я не знал, видит ли он мои ментальные построения, но его ответ последовал незамедлительно.
— Натяжение нити неравномерное, — спокойно отозвался Матвеев. — Вы слишком сильно тянете на экваторе и ослабляете у полюсов. Поэтому ваша сфера получается приплюснутой, как тыква. И есть три зазора в северном полушарии. Через них пройдёт любой атакующий импульс слабее среднего. Но… — он сделал паузу, и я затаил дыхание. — Сама структура верна. Вектор плетения правильный. Вы поняли принцип. Для первого раза это не просто хорошо, это — феноменально.
Я выдохнул и открыл глаза. Усталость была сильной, но она смешивалась с глубоким удовлетворением.
— У нас остался «Кокон», — продолжил он, пока я готовился ко второй попытке. — Самое сложное плетение из трёх. То, на котором вы и провалились.
Я слушал его и чувствовал, как накатывает глухая, всепоглощающая усталость. Не та резкая слабость, что была после моей первой самостоятельной попытки, а иная — глубокая, выматывающая, словно я не в уме плетения крутил, а разгружал вагон с углём. Мозг кипел. Концентрироваться на образе идеального шара становилось всё труднее.
— Ух… — вырвалось у меня вместе с тяжёлым вздохом. — Честно говоря, я очень утомился, лекарь. Будто из меня все соки высосали.
Я провёл рукой по лицу. Кожа была влажной от пота.
— На «Кокон» уже просто нет сил, — честно признался я, глядя ему в глаза. — Может, сделаем короткий перерыв, а? Воды бы попить… там… не знаю…
Взгляд мой метнулся к высокому окну, за которым виднелось серое небо и далёкие шпили. Желание вырваться из этих четырёх стен, вдохнуть свежего воздуха, стало почти нестерпимым.
— Может, мне можно выйти прогуляться? Хоть немного. А то от этой кельи уже голова трещит.
Лекарь Матвеев внимательно посмотрел на меня. На этот раз в его взгляде не было ни одобрения, ни строгости. Он просто оценивал моё состояние, как механик оценивает перегревшийся двигатель.
— Усталость — это ожидаемо, — кивнул он. — Ментальное плетение, особенно после эфирного шока, сжигает много сил. Перерыв — это разумно.
Он встал, подошёл к небольшому шкафчику в углу комнаты, о котором я раньше и не задумывался. Открыв его, он достал простой стеклянный графин с водой и стакан. Налил воды и протянул мне.
— Пейте. Вода восстанавливает проводимость эфирных каналов.
Я жадно припал к стакану. Вода была прохладной и на удивление вкусной. Я осушил стакан в несколько больших глотков и почувствовал, как по телу разливается живительная прохлада. Стало немного легче.
— А вот насчёт прогулки… — он покачал головой. — Нет, княжич. Категорически нет. Во-первых, вы всё ещё слишком слабы. Свежий воздух может вызвать у вас головокружение и коллапс. А во-вторых, вам сейчас противопоказаны любые внешние эфирные возмущения. Двор Академии — это не парк. Там постоянно кто-то практикуется. Для вашего нестабильного поля это всё равно что для человека с открытой раной — прогулка по пыльной стройке. Риск «заражения» чужим плетением или просто хаотичным всплеском слишком велик.
Его слова разочаровали, но звучали логично. Я снова почувствовал себя заключённым.
— Но я вас понимаю, — добавил он, видя, как скисло моё лицо. — Смена обстановки необходима. Поэтому мы сделаем так.
Он подошёл к окну и, к моему удивлению, не просто посмотрел в него, а взялся за массивную раму и с лёгким скрипом распахнул её внутрь.
В палату ворвался порыв свежего, влажного ветра. Он принёс с собой запахи мокрого камня, прелой листвы и далёкий, едва уловимый аромат озона, словно после грозы. Воздух был холодным, он приятно остудил разгорячённое лицо.