— Это я, Одоевский, — донёсся из-за двери его узнаваемый, чуть насмешливый голос. — Не бойся, я не кусаюсь. Ректор просил передать тебе это.
Под дверью, в щель между дверью и полом, что-то просунули. Это был сложенный вчетверо лист плотного пергамента.
Я молча, не издавая ни звука, наклонился и поднял сложенный лист пергамента. Он был тяжёлым и прохладным на ощупь. Я был напряжён. Всё в этой ситуации казалось странным.
С той стороны двери Дамиан, очевидно, услышал шорох.
— Прочитай, Воронцов, — сказал он. — Это касается тебя напрямую. Кажется, твой папочка не теряет времени даром.
Сказав это, я услышал его удаляющиеся шаги. Он ушёл. Не стал дожидаться ответа или реакции.
Я остался один, с запечатанной запиской в руке. Сердце всё ещё колотилось от неожиданности. Я отошёл от двери в центр комнаты и развернул пергамент.
Это не было письмо. Это была официальная выписка из какого-то документа, переписанная аккуратным каллиграфическим почерком секретаря. Сверху стояла печать Канцелярии Ректора.
Текст был коротким и убийственно-официальным:
"ВЫПИСКА ИЗ УКАЗА ГЛАВЫ РОДА ВОРОНЦОВЫХ, КНЯЗЯ ДМИТРИЯ ИГОРЕВИЧА.
от 11-го дня месяца Огненного Листа, 301 г. Н. Э.
В связи с проявлением исключительного магического дара и в целях обеспечения должного уровня подготовки и безопасности, мой единственный сын и наследник, Алексей Дмитриевич Воронцов, до особого распоряжения помолвлен с княжной Анастасией Павловной Голицыной.
Помолвка вступает в силу немедленно. Обряд Обручения провести по окончании текущего учебного года.
Подпись: Д. И. Воронцов."
Я читал эти строки, и они расплывались у меня перед глазами. Помолвлен. С Голицыной. С той самой, чей брат чуть не убил Алексея на дуэли. С представительницей враждебного клана.
Это не было похоже на заботу отца. Это было… политическим ходом. Жёстким и безжалостным. Он узнал, что я стал «сильным», и тут же использовал меня как фигуру в своей большой игре. Он не просто приковал меня к роду Голицыных. Он бросил меня в самое сердце змеиного гнезда.
Внизу, под официальным текстом, была короткая приписка, сделанная другим почерком — размашистым и нервным. Почерком ректора Разумовского.
«Княжич, как видите, события развиваются стремительно. Ваш отец принял решение. Я не смог ему помешать. Готовьтесь. Делегация Голицыных для официального знакомства прибудет в Академию через три дня.»
Я стоял посреди своей роскошной тюрьмы с этим листом в руке. Три дня. Через три дня я должен буду встретиться со своей «невестой» из вражеского клана.
Глава 14
Остаток дня я провёл в тумане. Я бродил по своим роскошным апартаментам, от вида на бездну за окном до камина с его тайной, и пытался справиться с тем, что на меня навалилось.
И с одной стороны, всё это очень угнетало. Неизвестность, опасность, эта золотая клетка. Какая-то часть меня, та, что помнила тихую, размеренную жизнь, кричала от ужаса.
Но другая часть… она была очень большой, и она получала от всего этого какой-то дикий, первобытный азарт! Покушение, тайные ходы, магия, вражда древних родов, политические интриги… Жизнь Пети Сальникова никогда не была такой. Я чувствовал, как пьянею от этого адреналина.
Но больше всего меня расстраивало только одно: я ни с кем не мог этим поделиться. Никому нельзя рассказать, что на самом деле творится у меня в душе. Я, Петя, и так не был особо разговорчивым, но ведь и событий на мою долю столько не выпадало!
Вечером я набрал полную ванну. Горячая вода, которая лилась из крана сама собой, без труб и бойлеров, приятно расслабляла уставшие мышцы. Я погрузился в неё, откинув голову на холодный каменный бортик, и смотрел на безупречный потолок.
— Помолвлен… с Голицыной, — прошептал я в пустоту, и пар унёс мои слова.
Я пытался расслабиться, но мысли роились в голове. Остаток вечера я провёл за учебниками, механически заучивая основы этого мира, пытаясь занять мозг хоть чем-то конкретным.
Утро наступило незаметно. Я проснулся на диване, так и не дойдя до кровати, укрытый кем-то (или чем-то?) лёгким пледом. На столике уже стоял завтрак: овсянка с ягодами и кувшин молока. Рядом с ним лежал небольшой плоский ящичек из тёмного дерева, перевязанный шёлковой лентой и скреплённый сургучной печатью с гербом Академии.
Я сел, протёр глаза и взял ящичек. Сломав печать, я открыл его.
Внутри, на бархатной подложке, лежали две вещи.
Первая — сложенная записка от ректора Разумовского.
«Княжич, для вашей подготовки. Изучите. Не разочаруйте меня. И её. Р.»