Мой вопрос повис в тишине. Это было не объяснение. Это было требование. Ультиматум. Я не оправдывался за свой поступок. Я объяснял, что он — лишь следствие их действий.
Князь Полонский нахмурился, явно не ожидая такого поворота. Князь Голицын скрипнул зубами от моей дерзости. Ректор Разумовский оставался непроницаемым.
Но ответил мой «отец».
— Ты будешь здесь столько, сколько потребуется для твоей безопасности, — его голос был холоден, как лёд.
— Ты будешь здесь столько, сколько потребуется для твоей безопасности, — его голос был холоден, как лёд.
Я долго, не отрываясь, смотрел на своего «отца». Затем я очень сдержанно, почти незаметно, ему улыбнулся. Двуличная скотина.
— Откуда тебе известно, что я здесь, в безопасности? — спросил я тихо, но так, чтобы слышали все.
Мой вопрос был как камень, брошенный в тихое болото. Он был простым, но он нёс в себе скрытое обвинение. Ты же сам посылал ко мне убийц. Как ты можешь говорить о моей безопасности?
Я видел, как дёрнулся желвак на его щеке. Он понял мой намёк. Все поняли.
Князь Голицын криво усмехнулся, наслаждаясь дискомфортом своего врага.
Ректор Разумовский оставался непроницаемым, но я заметил, как он бросил на моего отца быстрый, острый взгляд.
Князь Полонский нахмурился ещё сильнее.
Мой отец выдержал мой взгляд.
— Потому что теперь, — ответил он, и в его голосе зазвенела сталь, — тебя охраняет не только стража Академии, но и моя личная гвардия, которая прибыла вместе со мной. Ни одна мышь больше не проскользнёт.
Я слушал его, и во мне поднялась волна ярости и бессилия. Его личная гвардия. Не охрана. Надзиратели. Он окружал меня, изолировал, брал в кольцо.
Я посмотрел ему прямо в глаза, и мой голос прозвучал сдавленно, но отчётливо.
— Вы считаете меня пешкой?
Этот вопрос был не про безопасность. Он был про всё. Про покушение. Про помолвку. Про эту клетку. Про всю мою новую жизнь.
Мой отец на мгновение замер. Этот прямой, отчаянный вопрос, заданный на глазах у всего Совета, был для него пощёчиной.
— Я считаю тебя своим сыном, — ответил он холодно. — И наследником Рода Воронцовых. А пешки не наследуют Великие Рода.
— Пешки становятся ферзями, — неожиданно раздался тихий, но ясный голос.
Все обернулись.
Это был не Дамиан. И не Лина.
Это сказала Анастасия Голицына.
Она стояла в проёме портала, который так и не закрылся. Она не должна была здесь быть. Но она была. За её спиной стоял её брат Родион, его лицо было искажено от злости. Очевидно, они прибыли вместе с отцом, и она просто шагнула вперёд.
Она смотрела не на меня. Она смотрела на моего отца.
— Пешки становятся ферзями, князь, — повторила она ледяным тоном. — Если их вовремя не убрать с доски. Или если недооценить их силу.
Её неожиданное вмешательство полностью изменило расстановку сил. Она не просто наблюдала. Она вступила в игру. На моей стороне. Или на своей собственной.
Я молчал. Слова были не нужны.
Под пристальными, ошарашенными взглядами всего Совета Родов я медленно подошёл к ней, к Анастасии. Я остановился прямо перед ней, игнорируя её разъярённого брата за её спиной.
Я посмотрел ей в глаза. Долго. Пытаясь прочитать в них ответ — что это было? Игра? Союз?
А затем я, ничего не говоря, протянул ей руку. Открытой ладонью вверх.
Это был не жест вежливости. Это был жест предложения. Приглашение. Ты сделала свой ход. Теперь мой. Ты со мной?
Весь зал затаил дыхание.
Анастасия смотрела на мою протянутую руку, потом мне в глаза. Секунда длилась вечность.
Её отец, князь Голицын, нахмурился, готовый что-то сказать. Мой «отец» застыл, как изваяние.
А она… она медленно, очень медленно, вложила свою холодную ладонь в мою.
Её пальцы были как льдинки, но рукопожатие было на удивление крепким.
В этот момент мы перестали быть просто помолвленными по приказу. Мы стали… заговорщиками. Двумя пешками, которые решили объединиться против игроков.
Я сжал её холодные пальцы. И, не отпуская её руки, повёл её за собой. Медленно, подчёркнуто торжественно, я провёл её в центр зала, где только что стоял один. Мы встали вместе, плечом к плечу, перед всем Советом. Единый фронт.
— Уважаемые родители, князья, — начал я, и мой голос был спокоен, но звенел, как натянутая струна. Ярость бурлила внутри, но снаружи я был холоден. — Мой вам совет. Совет от «невольника». От «пешки», — я вложил в это слово весь тот смысл, который вложила в него Анастасия.
Я обвёл их всех тяжёлым взглядом.
— Откройте пошире глаза. Сейчас самое время это сделать.