— Да, — ответил Гриша. — Это, кажется, реально.
— Какая схема? — спросил Иван.
— Валюта-рубли-валюта-валюта-валюта, — сказал Гриша.
Иван на секунду сощурил веки, словно смотрел на что-то далекое и ослепительное.
— Ага, — сказал он, вынул из кармана маленький калькулятор и погрузился в вычисления.
— Это как? — тихо спросил Гришу Андрей. — Что за схема?
— Как, как. Платишь старшему проводнику, а он чайные ложки списывает. Это человек серьезный — берет только валютой. Условие такое — ложки надо переломать, потому что целые за погрантамбур не пропустят. И вообще, с ними проблемы могут быть. Стало быть, нужны ломщики. Берут они рублями, примерно десять процентов от того, что возьмет старший проводник. Эта часть называется валюта-рубли. И еще три раза надо валюту платить — в штабном вагоне, на погрантамбуре и рэкету.
— А как он считает? — прошептал Андрей, кивая на Ивана. — Откуда он знает, сколько кому надо платить?
— Так курс же печатают каждый день, — сказал Гриша. — Покупки и продажи. Ты вообще где живешь, а? У меня такое чувство, что ты из реального мира давно куда-то выпал. Тусуешься все с этим Ханом — это, кстати, кличка у него или имя?
— Имя, — сказал Андрей. — А кличка у него, если тебе интересно, Стоп-кран.
— Что это такое?
— Это такая штука на титане, — сказал Андрей, — чтобы пар выходил. Он раньше на титане работал, воду кипятил.
— Господи, — сказал Гриша, — на титане. Ты бы еще с официантом подружился.
Иван поднял голову.
— Нормально, — сказал он. — Будем делать. А как по латуни?
— Тяжелее, — ответил Гриша. — В принципе схема та же, но только все подстаканники на номерном учете. На каждый нужен отдельный акт по списанию. Это надо заместителю бригадира платить, а у меня на него прямого выхода нет. Я с одним его секретарем говорил, но он осторожный очень. Как про подстаканники услышал, сразу с базара съехал.
— По понятиям его провел? — спросил Иван.
— Нет пока. Он, похоже, ботаник.
— Ну хорошо, — сказал Иван. — С ложками начинай прямо завтра, а насчет латуни потом решим.
Он встал, вежливо попрощался и пошел к выходу. Гриша проводил его взглядом и повернулся к Андрею.
— Я у него в гостях был недавно, — сказал он. — Представляешь, в вагоне только три купе, и в каждом отдельная ванна. Уровень жизни, конечно…
— А что это такое, — спросил Андрей, — уровень жизни?
— Брось, Андрей, — поморщившись, сказал Гриша. — Чего я не люблю, так это когда ты дураком прикидываешься. Давай лучше накатим.
— Давай. Слушай, скажи мне, только честно, — тебе подстаканниками не страшно заниматься?
Гриша открыл было рот, чтобы ответить, но вдруг задумался и даже полуприкрыл глаза. Его лицо на несколько секунд стало неподвижным и мертвым — только кудрявые волосы шевелились в струе влетающего в открытое окно воздуха.
— Нет, не страшно, — сказал он наконец. — А чернуху, Андрюша, я от себя гоню.
7
— Хан, — сказал Андрей, — все-таки объясни мне. Как ты мог что-то узнать от тех, кого ты никогда не видел?
— Чтобы узнать что-то от человека, не обязательно его видеть. Можно получить от него письмо.
— Ты что, получил такое письмо?
Хан кивнул.
— Ты можешь мне его показать? — спросил Андрей.
— Могу, — сказал Хан. — Но это надо долго идти.
С каждым вагоном на восток коридоры плацкарты становились все запущеннее, а занавески, отделявшие набитые людьми отсеки от прохода, — все грязнее и грязнее. В этих местах было небезопасно даже утром. Иногда приходилось перешагивать через пьяных или уступать дорогу тем из них, кто еще не успел упасть и заснуть. Потом начались общие вагоны — как ни странно, воздух в них был чище, а пассажиры, попадавшиеся навстречу, — как-то опрятнее. Мужики здесь ходили в тренировочной затрапезе, а женщины — в застиранных бледных сарафанах; сиденья были отгорожены друг от друга самодельными ширмами, а на газетах, расстеленных прямо на полу, лежали карты, яичная скорлупа и нарезанное сало. В одном вагоне сразу в трех местах пели под гитару — и, кажется, одну и ту же песню, гребенщиковский «Поезд в огне», но разные части: одна компания начинала, другая уже заканчивала, а третья пьяно пережевывала припев, только как-то неправильно — пели «этот поезд в огне, и нам некуда больше жить» вместо «некуда больше бежать».
— Кстати, насчет писем, — сказал Хан, подныривая под очередную веревку с бельем. — Ты и сам много раз их получал. Можно даже сказать, что ты их получаешь каждый день. И все остальные тоже.