— Расскажи мне, что произошло? Почему ты не брал трубку? Саша, твои статьи…Сальеров сказал мне, что они не так удачны, как могли бы быть, но он уверен, что ты можешь лучше, и я…
Александр моментально вспыхнул:
— Ах Сальеров сказал тебе? Да идите вы все к черту! И Сальерову своему можешь передать, что мне нисколько не интересно его мнение, я не уважаю его как автора, а еще я в курсе, как он попал в редакторы и почему его фамилия красуется под разделом, хотя он и двух месяцев не работает, а ты…
— Саша!
Разгоряченный своими собственными словами, он не видел ничего перед собой, но когда Инна произнесла его имя, он остановил поток речи. Не умея скрыть своей злобы и открыто издеваясь, он не заметил, что эта перемена в нем сделала с ней.
Девушка отодвинулась от него в испуге и ее глаза вдруг резко прояснились, подбородок будто бы стал острее, а уголки губ поджались. Она боялась его.
— Я очень устал. Мои тексты не выходят. И никакой я не…
Александр запнулся. Он потратил семь лет своей жизни на дело, которое должно было принести ему славу, которое помогало бы ему говорить о том, что он думает, и голос бы его звучал сильно и уверенно, заставляя всех, даже самых темных и заблудившихся, очнуться. Но каждый день, шесть раз в неделю он ездил на метро, скрепя зубами и презирая толкающихся людей, его потенциальных читателей, ненавидя плачущих детей и их равнодушных матерей. Он до вечера просиживал в издательстве, пил отвратительный кофе и терпел компанию своих коллег, никчемных недописателей, строчащих тексты без остановки, цепляющихся за любой повод. Они умели любой заголовок, даже самый серый, превратить в «остроту»: это был коллективный талант, даже, можно сказать, обязательное условия при приеме на работу для журналистов «Аристотеля».
Его тексты и правда не выходили, по их меркам. Он не брался за темы, которые считал пустыми. Он мучительно искал свое, много читал и пытался докопаться до истины.
Однажды, лет 6 назад, когда он только начинал работу в журнале, Александру поручили написать статью о новом сквере в центре города. Мужчина пробыл в этом сквере целый день, общаясь с горожанами и делая заметки. Скучно, нудно, бесполезно.
Разочарованный днем, потраченным впустую, он собирался уже ехать домой, чтобы провести вечер, набирая безжизненный текст-отчет с комментариями достопочтенных граждан, как вдруг его внимание привлекла одна пожилая женщина.
— Милок, цветов купить не хочешь? Сто рублей букетик.
Александр оторвался от блокнота.
Ей было лет 70, но во взгляде было так много молодости, как будто эти глаза принадлежат еще совсем молодой женщине, может быть, даже влюбленной, и самое главное, очень счастливой.
— Ты бери, сто рублей разве деньги? Порадуешь свою милую. Ты не думай, что желтые, ну разве желтые – плохо?
— Так жёлтые, говорят, к разлуке, бабули, - ответил Александр, внимательно разглядывая ее живое лицо и молодые глаза.
— А ты слушай больше. Я-то вот 40 лет назад несла точно такие же в руках, вот в этом же сквере, и прямо у этого фонаря его и повстречала – Мишу-то моего. Даже от Валерки ушла, хоть он и был аж начальник цеха!
Александр просиял. Каково! Он заулыбался бабушке и, купив у нее букетик, мигом отправился в свою квартиру – набирать текст.
Закончив работу поздно ночью, он был очень доволен и уже предвкушал зависть коллег и похвалы редактора.
Он как сейчас помнит излишне слащавый тон редактора, который снисходительно обведя глазами журналиста, глуповато улыбался, читая текст.
— Сашенька, у нас здесь не творческая мастерская. Это что за школьное сочинение по литературе ты мне принес? Суть где? Сколько денег вбухали на это сквер, ты в курсе? Где цифры, Саша? Где данные? Ты каждый раз удивляешь меня все больше и больше. Приноси на следующей неделе нормальный текст, а этот оставь для чтения девочкам-поэтессам, которых будешь приглашать на кофе», - говорил редактор, от души смеясь своей шутке и дружески похлопывая Александра по плечу…
— Никакой я не журналист, - наконец выдохнул Александр, - я не журналист и никогда им не был. Я ненавижу это издательство и презираю всех этих людей. И тебя я… не люблю.
После этих слов Александр снова запнулся и поднял глаза на Инну. Он знал, что делает ей очень больно, но уже не мог остановиться.
Инна сидела неподвижно, ее лицо снова было очень близко, и Александр видел, как слегка подрагивают ее губы. Он ненавидел, когда она плакала. Девушка прекрасно знала, но сдерживать слезы уже казалось ей невозможным.
Александр всегда испытывал почти физическое удовольствие, когда смотрел на нее. Эстетическое наслаждение вызывали в нем ее всегда смеющиеся, почти искрящиеся жизнелюбием глаза; округлые черты и чуть вздернутый нос придавали ее лицу детское, слегка наивное выражение, которое так подкупало его. Девушка всегда нервно покусывала внутреннюю часть губ, когда задумывалась; взгляд ее становился отсутствующим, а лоб разрезали две чуть заметные складки.