Но сейчас она была некрасива. Потухший взгляд, почти умоляющий его остановиться и не быть таким жестоким. Покрасневший нос с раздувающимися ноздрями, как у всех людей, сдерживающих рыдания. Прыгающий подбородок. Растрепавшиеся волосы. Она выглядела жалкой.
Он вдруг очень захотел, чтобы она ушла.
— Посмотри, — Александр обвел рукой комнату, и лицо его скривила ироничная улыбка, — зачем тебе все это? Зачем тебе… я?
Последние слова он проговорил громче остальных. Инна медленно поднялась.
— Саша, ты… не помнишь себя. Ты не понимаешь, что говоришь. С тобой что-то происходит, и я не понимаю, что. Где ты настоящий? В тебе как будто – два человека…Позвони мне завтра, хорошо?
Инна машинально провела рукой по волосам, убирая прядь за ухо, резко встала и почти бегом вышла из комнаты, забыв на стуле свой плащ, который она сняла при входе, и свежий номер «Аристотеля».
Они оба знали, что он не позвонит.
Только сейчас Александр заметил рядом с оставленными вещами маленький букетик желтых цветов. «Не к разлуке значит?», - почти с ненавистью подумал он.
Вечерняя звенящая тишина постепенно расползалась по углам, оставляя незримый отпечаток на всем, чего она касалась. Вокруг белели ненавистные и будто впитавшие все, что говорил он Инне, листы бумаги. Александр ненавидел каждую строчку, каждую букву; они глупо чернели своей бессмысленностью и пошлостью. В этих бесконечных текстах не было одного – жизни.
Он судорожно вздохнул, чувствуя, как в его груди разливается тоска и усиливается злоба на все вокруг, а больше всего – на себя самого.
Мужчина резко поднялся и в порыве какой-то нелепой обиды начал лихорадочно, быстро поднимать с пола черновики статей, неопубликованные работы, наброски стихов, заметки и небольшие зарисовки.
«Сжечь, избавиться прямо сейчас, спрятать ото всех, и никогда, никогда больше…» Лицо Александра снова тронула ироничная, злая ухмылка, и он остановился, уронив все обратно на пол. «Или рукописи не горят?»
Не понимая, что делать дальше, он зачем-то вплотную подошел к висящему на стене большому зеркалу в старой, с облезлой позолотой раме, которое давно покрылось каплями и разводами непонятного происхождения.
Из отражения на него смотрел уставшими глазами измученный собственными душевными терзаниями, бесконечными неудачами и разочарования человек. Волосы у висков уже чуть тронула седина, щетину на лице следовало бы уже привести в порядок. Мужчина только сейчас заметил под глазами явные следы усталости и отчетливо ощущал непонятное давление во всем теле. Завернутые внутрь плечи не хотели расправляться, и Александр показался себе вдруг ничтожным и жалким. «Почти как Инна», - вдруг подумалось ему. Он отогнал эту мысль.
Двадцать девять. Ему уже двадцать девять лет, а все, чем он может гордиться – это парочка не совсем никчемных статей, которые все-таки напечатали. О чем они? Он не помнит и едва ли хочет вспоминать.
Семь. Семь лет он потратил на то, чтобы доказать сначала самому себе, потом, редактору, Инне, что он перспективный молодой журналист, которому всегда не хватает чего-то, одной маленькой детали для громкого успеха. Пары строк, нескольких дней кропотливой работы, опыта или таланта, оригинальности или усидчивости.
Он слишком устал. Головная боль усилилась, и тишину вдруг снова как назло стал монотонно разрезать звук капающего крана.
Очередной внезапный приступ ненависти ко всему вокруг и к самому себе в этот раз заставил Александра со всей силы ударить кулаком по стоящему рядом стеллажу с книгами, которые мгновенно попадали на пол. Острая боль пронзила всю руку от пальцев до локтя, и костяшки тут же заныли. Боль ненадолго привела мужчину в чувство, и он, сжимая и разжимая кулак с кровавым подтеком, уронил взгляд на упавшие книги.
На полу неуклюже, как подстреленные солдаты, раненные подлым выстрелом в спину, лежали самые разные книги, сборники, журналы, ежедневники. На Александра печально смотрел Достоевский с обложки «Идиота», как бы призывая закончить его мучения; бестолковая беллетристика, которой его задаривали коллеги, смиренно ждала, когда ее вернут на место, чтобы она могла и дальше спокойно пылиться на полке; тонкие книжицы нон-фикшн, в основном по журналистике, издевательски пестрели пустыми, ни у кого не вызывающие приступов мотивации, как должны были, фразами; были среди прочего и несколько сборников стихов, самый любимый из которых – «Серебряный век русской поэзии», - Александр тут же бережно поднял и поставил на место. Мужчина сразу даже не заметил маленькой потрепанной записной книжки, которая смотрела не него унылыми геометрическими рисунками, теряясь среди разношерстной литературы, художественной и не очень. Александр силился вспомнить, для чего им использовалась эта записная книжка: цитаты из понравившихся книг, содержащие мысли, которые были ответами на волнующие его вопросы? Или, может, списки дел или покупок? Уставший мозг не хотел напрягать память, и вместо этого в голове у него почему-то оказались строчки какой-то новой глупенькой песенки, которую он случайно услышал по радио вчера вечером.