Из ее раскрытой сумки торчала пожелтевшая газета со знакомым словом в заголовке.
Эту газету он оставил в номере гостиницы в Ургенче. На полях (для пензенца?) был тогда написан его новый адрес и срок командировки.
Он посмотрел, как она спит, и, засмеявшись, смял газету и забросил ее на шкаф. Она тут же (судя по звуку) провалилась между шкафом и стеной, навеки исчезнув там. Случайно.
ВАСИЛЬКИ И РОМАШКИ
Доктор Жучкин бросил у койки стопку старых «Огоньков», стащил жаркие носки и лег поверх одеяла. На потолке оказалось сразу четыре комара. Потолки в кабинете были ненормально высокие — даже со спинки койки доктор до комаров не дотягивался. Он подумал, что через час, отлежавшись, «переведет» комаров, швыряясь полотенцем, на стены и на стенах прихлопнет. А! Вон и пятый! Мечется между стеной и потолком, словно вынюхивает там что-то. Целых пять на ночь никак оставлять нельзя — зажрут!
— И что за жарища в августе! — сказал доктор Жучкин.
Он взял верхний «Огонек» и полистал в поисках репродукций, потому что читать никаких сил уже не было. Наткнулся на брюлловскую «Обнаженную».
— Хороший животик! Аппендикс цел! Что-то у них все они неоперированные? Хотя у Ленки Фаурмент пальцы-то на ногах… честно Рубенс писал, однако!..
Загремел телефон на тумбочке:
— Дедулю алкоголика привезли с горячкой. Плохой. Синий.
— Отчего синий?
— Битый. И почти не дышит. Семьдесят на сорок давление.
— Сейчас… огромнейшее вам спасибо!
Он снова натянул носки, повозил по полу тапочками, попадая в них, и пошел этажом ниже.
Дед был синий и сам по себе и от синяков. Били его не меньше двух раз с промежутками. Под свежими синяками проступали радужные — старые. Дед почти не дышал и, как раз когда Жучкин наклонился над ним, совсем перестал. Доктор Жучкин перевел дух и стал нажимать покойнику на грудь, а реакровать завизжала, и ее головная часть с шипением-спустилась.
— Эти… пневмокойки… щит лучше! Сколько говорить?!
— Колька-столяр не успел опять… просили уж так… — сестра втыкала в покойника иголки.
— Дверь!.. снять!.. тогда!.. хотя бы!.. значит!
Дед задышал, но губы остались синими.
— Запах перегара свежий. Интубируем.
— Лариса! — закричала сестра. — Серегу давай и ларингоскоп!
— Вы что в него льете?
— Преднизолон.
— С вами не пропадешь… атропином еще сейчас посушим… а то отек легких верный…
Доктор Жучкин схватил прибор-«гусь», на конце тонкой «шеи» которого вспыхнула белая точка микролампы.
— Вот все думаю, когда у вас эти батарейки сядут… слизи-то! Губа вон рваная, язык, — он успел взглянуть на колбу капельницы, — можно струйно, терять нечего… сколько?
— Есть давление. Восемьдесят на… вообще-то нижнего нет.
— Чего тут? Щас мы его! — под шлангами появился Серега. — Давай, Аркадич, я качать буду, что ли?
— Погоди. Дышит сам. Экран не засти.
— Дед. Ишь борода! Прохфессор!
— Пасечник, — сказала сестра, — да тут не успели написать толком, где и работает.
— Да где он работает! Небось глушит!
— Лет ему сколько? — Жучкин грохнул ларингоскоп на лоток, обтер руки и заглянул в историю болезни. — Пятьдесят восемь? Глядится-то на все сто.
— Пить надо меньше, — сказал Серега.
— Сто на семьдесят.
Дед порозовел и дышал вольно.
— А лазикс я в третьей колбе пущу?
— Да. Давление если опять не свалится. На аппарате-то хорошо идет пока.
— Идите отдыхать, Андрей Аркадич! Если что…
— Комаров у меня — кошмар!
— В это лето — спасу нет!
— Духотища, а форточку не откроешь. Опять же говорил сто раз: сделайте сетку!
— А где ее взять? Марлю они прогрызают, что ли? Раньше железные сетки продавали. А сейчас — эти вонючие пластмассовые…
Доктор Жучкин стянул жаркие носки и лег поверх одеяла. Комаров стало шесть.
— Ладно-ладно, — сказал Жучкин, — сейчас отлежусь! Мне что вас пять, что шесть — всех пришибу!
Телефон отвратительно громко загремел минут через десять:
— Он опять. Пятьдесят на нуль.
Дед опять не дышал.
— А лазикса еще не было.
— Вон у него ригидность наросла. Бороду до груди не пригнешь… иголки пункционные?
— Три штуки. Серега!
— А что делать? У него сдавление идет. Надо рисковать.
— У него родичей небось до черта, Андрей Аркадич.
— Кто-то ж бил. Само собой.
— Как пьет, так кричат: хоть бы ты сдох! А попробуй не спаси!