Грохот не давал разговаривать, но Нарт заметила мое оживление и улыбнулась. Думаю, она поняла, что, несмотря на механическую вонь вирманы и набранную нами высоту, я чувствую запах родины.
Небольшие деревни вистермейсов и гаубов проглядывали плетеными крышами сквозь заросли плодоносящих деревьев и лиан, которыми эти племена имеют склонность обсаживать дома. Трехслойное крышное плетение у них настолько совершенно, что не оставляет дождю возможности просочиться вовнутрь. Я несколько раз бывал у гаубов, а в детстве меня возили и к вистермейсам. Признаться, не вижу между ними особой разницы, если не считать некоторого расхождения в произношении имен да пары десятков слов, применяемых только первым или вторым племенем для обозначения одних и тех же вещей. Мне кажется, они сами-то нередко путают, где кто, если человек неизвестный, и отличают представителей своего народа от соседнего только по этим особенным словам. Что не мешает каждому из племен называть свой язык «вистермейским» или «гаубским», подчеркивая, насколько они уникальны.
Спокойные края, давно забывшие о голоде и нужде, уже много двудевятилетий не слыхавшие слова «война». Не знаю даже, осталось ли такое понятие в местных языках.
Неожиданно мы пошли на снижение. По пологой дуге вирмана обогнул опушку густых зарослей сейсы, никогда не перестающих цвести и стрекотать, и нырнул под своды леса, в зеленый тоннель, образованный сросшимися ветвями и лианами над ленивой мутной рекой. Здесь царил полумрак. Словно бы предтемие, время сумерек, однажды войдя тем же путем, что и мы, задержалось и не смогло покинуть джунгли. Мысль о возможности не вернуться коснулась моего разума и скользнула прочь по внешней его границе — нет резона переживать страхи, когда решение принято, когда ты вверил себя другим и не влияешь на происходящее.
Мы летели почти над самой водой. Летели так неторопливо, что, пожалуй, прыгающий по веткам бурки без усилия обогнал бы нас. Поверхность реки под вирманой морщинилась и проминалась, разгоняя влекомые течением опавшие листья и создавая небольшие волны, кольцами расходящиеся от нас во все стороны. Нередко, когда отжатая горячим воздухом вода отступала, обнажались белесые ленты и лохматые щетки речных водорослей, и если в этот момент мы оказывались слишком низко, они варились заживо в выхлопном пламени древней машины.
Я глядел на реку, перегнувшись за борт, насколько позволял выступ прозрачной крышки кабины. Подняв взгляд, рассматривал проплывающее мимо сплетение ветвей, стволов, стеблей, листьев — настолько плотное, что трудно и помыслить преодолеть его без тесака или огнелуча. Растения яростно боролись за жизнь, карабкались одно на другое, пытаясь лишить друг друга света и любой ценой вырваться наверх, к солнцу, или хотя бы к воде, сумрак над которой был, все же, менее густым, чем в чаще. Растения учились пить чужие соки, присасываясь к жертвам. Они учились ловить подвижную живность и питаться ею. Самые миролюбивые обрели способность довольствоваться крохами, просачивающимися сквозь туго сросшиеся кроны, или уходили в жирную землю, научившись обходиться теплом, жить в темноте.
«Они такие густые возле берега, поглубже должно быть свободнее», — сделал я логичный вывод и взял на заметку, а то, мало ли, вдруг придется оказаться в этом лесу пешком. Зауры здесь точно водятся. Наши говорили, в сейских лесах кто только ни водится… Но бурки хуже зауров. Полосатые ящерицы не лазают по деревьям. А вот гадкие бурки, ловкие шестирукие монстры с длинным раздвоенным хвостом, они не менее кровожадны, чем зауры, но куда опаснее и умнее. Нет, не хотелось бы одному и без оружия ступить в эти терния…
Я снова осмотрел плотную стену растительности у самой воды. Хорошо, вирмана большой и громкий, они наверняка следят за нами, оценивают и боятся… Непроизвольно глянул наверх. Над головой проплывали своды этой своеобразной лесной пещеры, сквозь которые нигде не просвечивал даже маленький клочочек неба. Нередко свесившиеся лианы или застрявший в густых ветвях сухой сук доставали до крыши кабины, неслышно поглаживая или стукаясь в нее.
Нарт показала мне: «Вынь затычки из ушей», и я послушался. Шум вирманы заметно ослаб. Он уже не разрывал слуховых перепонок и, скорее, урчал, нежели ревел, но разговаривать все равно было бы делом затруднительным, разве что орать во весь голос.
Нарт хлопнула меня ладонью по руке и махнула вперед. Нагнувшись, к самому уху, прокричала: «Скоро уже… Там пещера…» — и снова устремила взгляд на реку. Прямой участок русла заканчивался, оно стало уже, течение убыстрилось, зеленый коридор сжался и потолок из ветвей и лиан опустился. Вирмана приник к самой воде, вскипавшей и испарявшейся под его брюхом. Нас окружил пар, и различить что-либо стало возможно только прямо перед собой.