Мигом оказываюсь рядом. Правая принимает фужер, левая сама собой стискивает Аленину задницу.
—Брачная церемония?
Ее бокал хрустально встречается с моим, коралловые губы охватывают край.
—Все как ты хотел… Кроме нитки жемчуга.
—Это легко исправить,— в нетерпении отставляю недопитый фужер на тумбу. Слегка надавливаю на плечи, уже представляя, как, выдернув член из-под фаты, из ласкового нежно-розового плена, извергаюсь, рассыпая молочные шарики по лицу, волосам и шее… Чем не ожерелье?
Но Алена ускользает.
—Ты что? Невеста должна быть скромн…
Не даю договорить, притягиваю за зад, обнимая, целую. Средний палец раздвигает порядком набухшие складки, без сопротивления влетает на полную длину.
—… и текущей,— заканчиваю фразу за нее, оторвавшись.
—Брызги шампанского,— шепчет она, отворачиваясь, как в тот, самый первый раз.
—Какое скользкое игристое,— палец легонько дрючит невесту. Фата начинает чуть вздыматься от придыхания при каждом проникновении.
—И… кажется… жених… еще не поцеловал… но-о-о- во-о-о-о-бра-а-ач-ну-у-ю-юю-ю…
Каждый раскатистый слог соответствует полумесяцу, намечаемому эскизно под клитором моим большим пальцем.
Я, как рыцарь, припадаю на одно колено пред дамой сердца. Помогаю ей встать одной ступней на матрац… Мимоходом замечаю в зеркале узор татуировки, просвечивающий сквозь тонкую ткань чулка. И гладкие шелковые черные простыни… Вот что содержали сумки… Антураж.
Теперь работу по нанесению контура месяца выполняет кончик языка. И он буквально купается в женском секрете. Алены хватает ненадолго. Протяжный стон, судорожно сжатые бедра, ладони поверх макушки.
Я знаю, тебе хочется романтики. Но терпеть больше нет сил. Сбиваю ее на постель. Картина в духе: «девственница и варвар». Она в белом, он в неистовстве! Раскинутые руки и ноги как перекрестье прицела в негативе. И я не промахиваюсь. Обруч фаты катится прочь.Толчок за толчком… Как безумный рудокоп в шахте… Глубже… Сильнее…Сильнее! Глубже! Сильнее! Через минуту ее обтянутые эластиком голени на моих плечах… От лодыжки аромат лаванды… Край туфли трется об ухо. Звуки вульгарные и примитивно чувственные.
—Хлоп! Хлоп! Хлоп!
Я трясусь в припадочном, почти эпилептическом темпе… Первобытное желание… Разъять…пробить…разорвать… разрядится… положить свое семя как можно глубже! Она принимает меня как носорога болота.
—Хлюп! Хлюп! Хлюп!
Ярости дюжины носорогов не хватит, чтоб одолеть эту топь!
—А-а-а-а-а-ах!— кончаю непривычно громко, хорошо, что соседи еще не заселились.
Мой экстаз посылает и ее за грань, я чую, как сокращаясь пульсирует влагалище.
—Ты бесподобна!
—Я… никогда… не испытывала… такого…
Ее пальцы благодарным колечком замыкаются вокруг основания члена. Я не спеша сцеживаю остатки в милую впадинку ее пупка, роняя мутные капли на прозрачный камушек пирсинга. Она завороженно наблюдает за картиной, когда нутро тумбочки оживает мелодией звонка. На экране ожидаемое «Любимый».
Мобильник заявляет свои права на мою девушку, методично и бесцеремонно. И Алена, уже с аппаратом возле уха, елозит животом по скользкому черному шелку как уж, чтобы улизнуть и пообщаться наедине с абонентом «Любимый». Она пытается встать, ведь в отличии от пресмыкающихся у нее есть ноги. В этом ее сила. И в этом ее слабость. Я подхватываю бедра над коленками, подтаскивая беглянку к себе. Оставшаяся одинокой туфля слетает со ступни. Алена оборачивается и награждает меня испепеляющим взглядом. Грозный огонь достигает цели, обжигает грудь, проникает в сердце. Но только лишь для того чтобы магмой стечь вниз, оживляя уже подернувшиеся серым пеплом угли внизу живота.
На: «Да, Миша. Да, на квартире»,— продолжаю тянуть Алену на себя.
—Нет, не одна!— комкаю подушку, подсовывая ей под бедра.
Алена замирает, то ли от неожиданности, то ли вслушиваясь в ответную реплику.
—Ну что ты, Егору Степановичу за шестьдесят! Слышишь – работает?
Мою работу вовсе не слышно. Одной рукой я прочно фиксирую ее голень, вдавливая коленную чашечку в матрац. Пальцы другой, едва-едва касаясь кончиками, движутся по раздавшимся в сторону, разбухшим и влажным женским лепесткам. По самому краешку. Туда… и сюда… И снова… туда.
Алена слегка лягает меня. Я понимаю, что надо издать производственный шум. И, сложив пальцы, чтобы избежать звонкого шлепка, прикладываюсь от души по белой упругой ягодице. Она вздрагивает, закусив губу. И лягает сильнее. Ну-ну. Два пальца раздвигают ее снизу и погружаются медленно и неотвратимо. Пока дистанция не пройдена до конца, Алена не дышит. Потом вздыхает глубоко, вызвав беспокойство супруга на том конце беспроводной связи.
—Нет-нет, ничего.
А вот та часть Алены, что ниже пояса, так не считает. Пальцы мягко обволокло и сжало. И еще раз. И еще.
Деловое обсуждение расходов на дальнейший апгрейд комнат, происходит на фоне этих ласково-чувственных сжатий и расслаблений. И у меня создается полное впечатление, что женщина, как учат нас, то ли продвинутые, то ли чрезмерно похотливые для древности, китайцы и индусы, на самом деле насос. Насос, сию минуту закачивающий в меня мистическую прану. Вот же она, струится из «ясного органа», втекая в пальцы, через локоть и плечо добирается до позвоночника… Объема ее еще не достаточно для духовного просветления. Но вполне довольно, чтоб честно отработавший смену член вновь воспрял, готовый к покорению новых вершин.
—Жду.
Чего ждет? А, понятно, кто-то третий сейчас норовит вклиниться в разговор к Мише, и он поставил текущий контакт на удержание. Как похоже все! Алена у меня тоже… на удержании. И я использую благоприятный момент… чтобы вклиниться в жену друга! Пальцы уступают теплую норку мужской увесистой булаве, и девушка отчетливо ахает, принимая меня в себя по-настоящему, по-взрослому.
—Алена, я снова с тобой!— слышится в трубке.