—И я… снова… с тобой,— шепчу тихонько в другое ушко, в три приема погружаясь до упора. Переношу вес тела на бедра, сплющивая красивые сферы женских ягодиц. Она прикрывает ладошкой микрофон, не в силах сдержать чувственного всхлипа.
По ту сторону слышится продолжение сметно-бытовых подсчетов. Я целую ушко, прихватывая зубами мочку, тяну в сторону. Языком обегаю по кругу. И бедрами… не разрывая контакта, не приподнимаясь… тоже по кругу.
—Ты чего замолчала, милая?
Наша милая не замолчала, наоборот, вполне себе отчетливо поскуливает, блокировав микрофон.
Собравшись с духом, отвечает, стараясь сохранять ровный тон.
—Ты… так здорово придумал, и все правильно… делаешь,— последнее слово, уже обернувшись ко мне.
—Да?— Миша озадачен таким безусловным одобрением планов.
—Да,— ее бедра наезжают томно на член, рука подбивает в нужном месте подушку, раздвигает складки плоти. Бедра опадают… Теперь клитор при каждом движении будет скользить по шелку.— Продолжай. А я… послушаю.
Микрофон вновь вне игры, но телефон она не отпустила. Я продолжаю. Пест, раз за разом надавливая и полируя стенки ступки, будто растирает в мелкую пыль алхимический тайный ингредиент. Раз в полминуты приподнимаю на дюйм живот… и вновь возвращаю столб в океан амброзии. Через несколько циклов Алена начинает подмахивать, скорее для себя, чтобы чуткий кончик женского похотничка ритмичнее раздражался тканью…
—Когда тебя ждать?
Для того, чтобы Алена ответила на вопрос, приходится пощипать ее за бока. И почти извлечь орган наружу. Мишина жена разочарованно хныкает.
Вопрос повторяется, и она выпаливает почти откровенно:
—Миш, мы тут почти все… Как закончим, наберу тебя. Не отвлекай, ладно?
На этот раз выключенный аппарат летит в сторону.
—А чего ж сразу не сказала: «Твоей жене нужно кончить!»?— шепчу на ухо, в котором только сейчас слышался голос мужа.
Алена взвизгивает, как хрюшка, бьется подо мной хаотично и лихорадочно, словно волны океана, в шторм накатывающие на возвышающийся на побережье маяк. И обмякает.
Приходит в себя постепенно. И вновь оказывается натянутой на флагшток.
—Любимый,— шепчет изумленно-восторженно, кода стержень внутри нее начинает ходить, будто стальной несгибаемый поршень.
—Любим-ы-ы-ы-ы-й,— не опасаясь не существующих пока соседей подвывает, наслаждаясь толчками, где на десяток мелких и медленных приходится один или два резких, норовящих пробить до самой матки.—Ты такой… такой… такой… ты…
—Я верну тебя мужу затраханной в усмерть,— поршень набирает ход, требовательно и мощно. Разница между количеством глубоких и поверхностных проникновений стремительно сокращается.
—Да!— кричит Алена отчаянно,— да!
Еще пару минут ритмично ускоряющихся фрикций, и она, взвыв, застывает.
С минуту приходит в себя, и, по-прежнему ощущая себя заполненной мной, дотягивается ладошкой, сильно сжимая мою задницу.
Я прихожу в движение, начиная вновь с ласковых, коротких толчков.
Она выворачивается из-под меня змеей, оказывается на лопатках. Впивается расширенными зрачками мне в глаза.
—Почему? Почему ты… такой? Почему другие мужчины так не могут? Или не хотят?
Я пожимаю плечами. Ее руки скользят по моим ключицам с обеих сторон, обнимают за спину. Губы находят сосок… Ласкают, чуть прикусывают. Переходят на второй…
—Хочу чтоб ты был мой! Слышишь? Всегда и везде мой! Всегда и везде… мой… мой… мой,— она шепчет горячо, покрывая поцелуями живот, грудь, руки. Не останавливаясь ни на миг, продолжает целовать и шептать, стукаясь макушкой о подбородок, тыкаясь губами в блестящую неимоверно вздувшуюся головку, переходя временами на бессвязный лепет.
Волосы растрепаны, один чулок съехал до колена, открыв темно-зеленую дорожку татуировки. Сейчас она похожа на одержимую, полубезумную ведьму, ухватившую меня за член.
—Еще… Слышишь… Я хочу еще!!!— она припадает к моему органу, как античная вакханка к фаллическому алтарю бога Пана. С той же, почти религиозной, страстью, обводит им контуры губ. Ушей. Носа. Будто знакомя хозяина с его новыми владениями.
—Ни одной шлюхе тебя не отдам,— Алена тянет меня на себя. Ноги в бедрах раскрылись, как книжка. Как лапки лягушки на лабораторном столе.
—Если ты хочешь,— головка на миг мешкает у раскрытого входа. Аленины ногти впиваются в мой зад. Бездна затягивает в себя, ноги обвивают мои, как лианы, большие пальцы болезненно впечатываются в мякоть голени,— я буду твоей женой! Твоей невестой! Твоей шлюхой!
—Моей маленькой бл…ю?
Ее ладони на моих бедрах диктуют нужный ей ритм… надавливая и отпуская… надавливая и отпуская…
—Кем захочешь! Я готова на все… Ты понял? На все, чтобы быть с тобой!
Я, наконец, отпускаю себя… Раз! Бью первой струей глубоко… наверное в самую шейку матки!
—А! А! Ах! А!— Алена орет так, что закладывает уши. Хорошо все же водить дружбу с человеком, имеющим скромную жену. Еще приятнее эту жену иметь камерно, оценив всю мощь ее голосовых связок и жар либидо.
Извлеченный наружу пенис разряжается, как брандспойт. Прижимаю отверстие. Два! Сперма долетает до женских губ, капельки повисают на ресницах, забрызгивают подбородок. Три! Белая лужица растекается у солнечного сплетенья, не добив до титек!
Алена облизывает верхнюю губу, смахивая мужские сливки, словно большая довольная кошка, получившая сметану. Обмакивает средний палец в лужицу, не отводя глаз, отправляет его в рот. Одним рывком оказывается рядом… трется щекой о пах… Обхватывает поясницу кольцом теплых рук. Подводит язычок, сложенный лоточком, под уже сморщенный гармошкой член, полизывая снизу.
—Ты вкусный…
Черт, еще немного, и у меня опять вскочит на нее!
Золотая осень
8.
На улице золотая осень. Мы с Аленой идем по заброшенной аллее парка на окраине. Пинаем легкомысленно кленовые листья возле бордюров. И разговариваем. Сегодня у нас целых полдня в распоряжении. Конец сентября, погода отличная, в воздухе с утра легкий запах дыма. Рядом частный сектор, и там, вопреки всем запретам, жгут листву и прочий мусор.