Маруня, так звали Пётр и Варвара его спасительницу, ни минуты не могла сидеть без дела. С печи Леонтий часто наблюдал за ней. Молчаливая, улыбчивая Мария по дому передвигалась очень тихо, всё, к чему касались её руки, преображалось. Тесто превращалось в душистый, особенный хлеб, который раз в неделю пекла для церкви и для семьи Петра. Они с Агашей ели чёрный, ржаной хлеб. Там, где жили раньше, белый ели только по большим праздникам.
Здесь, у Марии, в кладовой мешками стоял горох, гречка, пшено, мука, в кадках мороженое мясо, молоко, которое морозили в мисках и складывали друг на друга. Летом, когда молока надаивали много, со сметаны сбивали масло, а потом его топили и сливали в крынки. В хате царил достаток, всего было много, но не для кого. Появление Леонтия отвлекло её от чёрных вдовьих мыслей. Она очень радовалась, видя, как выздоравливает постоялец и к нему возвращаются силы. Высокий, статный, с ухоженной бородой и усами - просто Христос с иконы, и мастер на все руки! Как только начал подниматься, работу со скотиной взял на себя, несмотря на уговоры Марии.
Немного окрепнув, Леонтий в воскресный день отправился в церковь. Всё в ней было родное, привычное, только не было рядом его половинки. Боль утраты снова нахлынула на него.
Служба шла своим чередом. Мужчина не заметил, как по привычке запел вместе с певчими в хоре. Батюшка Василий сразу выделил молодой, красивый, сильный голос. У священника был абсолютный слух, отметил, что парень ни разу не сбился.
- Кто же это так чисто выводит? – подумал настоятель, оглядывая прихожан.
И вдруг заметил Марииного постояльца, который стоял, опершись о стену, пел, а из глаз катились слёзы. И Василий вспомнил его.
– Бедолага, это же я его жену отпевал.
Служба закончилась, батюшка подошёл к Леонтию, обнял по – христиански:
– Порадовал ты всех своим пением, добро пожаловать к нам.
Долго беседовали. Выслушав Леонтия, батюшка сказал:
– Мария - баба прилежная, добрая и тебя, вот, выходила. Ты молодой - женишься. В деревне молодиц много, детей тебе родят. Или ещё куда отправишься?
– Нет, я теперь от Агашиной могилы не ходок. Тут и останусь.
– Вот и хорошо.
И стал Леонтий петь в хоре.
Время летело быстро, за хлопотами, за заботами настал пост, а там и Красная пасха. В доме Марии царила предпраздничная суета. Она, как всегда, пекла пасхи и для церкви, Леонтий помогал ей. На всенощную шли вдвоём. Отношения между ними с самого начала их знакомства установились добрые. Бесхитростный вдовец чувствовал тепло и опеку Марии и отвечал на это помощью и заботой. Ему не нужно было говорить, что надо делать, крестьянскую работу знал досконально и старался на совесть. По дороге встречали прихожан, спешащих на службу. Разговаривали:
– Хозяйство у тебя большое, как без мужика управляешься?
– Пётр с Варварой помогают, а на покос наших деревенских безлошадных нанимаю. И себе, и мне накосят, привезут, деньгами плачу. Лучше трезвому уплатить, чем пьянице угодить. Придёт такой работник, вроде и не ленивый, а как запил – беда, вся работа кобыле под хвост. После смерти Егорки хлеб не сею, одной много не надо. Да и кому хлеб или сдобу на заказ испеку - мукой платят, ещё шью, вяжу - без дела не сижу. А как ты дальше будешь жить? Уедешь или корни пустишь у нас?
– Агаша моя в этой земле лежит, куда я от неё? Может, весной какую - то хатёнку срублю.
– Зачем? Рядом дом, подворье родителей Егора да Петра стоит, хозяина ждет. Заходи да живи. Вот топить перестанем и занимай.
– А Петя что скажет?
– Обрадуется.
Пришли. Не договорили. Церковь обдала теплом. Служба прошла очень торжественно. Мария осталась накрывать на стол, кормили бедных, бродяг. Накрывали им в малой трапезной, где проходили занятия воскресной школы, кормили и детей. Варили щи из телячьих хвостов, тушили картошку со свининой, на столе хлеб, огурцы, капуста и главное угощение пасхи – кисель и крашеные яйца. Пока Мария хлопотала на кухне в церкви, Пётр, Леонтий и Варвара с ребятами возвращались домой. По дороге доверительно разговорились. Леонтий поделился беседой с Марией о доме.
– Конечно, переходи, женишься, есть куда жену привести.
– Не знаю, захочу ли жениться – немного помолчав, ответил вдовец. – Сильно Агашу любил, казню себя, что не уберёг.
– На то не наша воля, а воля Бога, – сказал Пётр.
– Так - то оно так, но веришь, внутри всё пёком печет, не боль, а мука. Без неё и жизнь ни в радость.
– Ну, ну, уныние да печаль - грех смертный и Господу не угодны. Не для того тебя Маруня выходила, чтоб ты всю жизнь горевал.
И разговор зашёл о Марии.
- Когда она вошла к нам невесткой, - произнёс Пётр, - всех согрела своей любовью и заботой. После свадьбы неделю приданое Маруне возили. Отец, мать её крепко жили - две коровы, кобылу с жеребёнком, птицу всякую в приданое дали. А у нас как - то хозяйство не особо водилось, вроде и родители старательные, не ленились. Она к нам, как пришла, машинку швейную принесла, всем к каждому празднику обновки шила: сёстрам и матери - по платью, нам с тятей - по рубашке, а Егорку, как барина, одевала. В деревне, узнав о портнихе, от заказов отбоя не было. И тятя приказал на работу её на поле не брать. Учила шить да вязать сестёр. А на деньги, которые зарабатывала шитьем, двух работников можно нанять на всё лето. Они прожили с нами всего лишь год. С весны, как снег сходил, подвода за подводой с брёвнами во двор въезжали. Дом, в котором сейчас Мария живёт, за лето поставили. Отец Маши сам работников нанимал. Одни колодец рыли, а другие дом, баню, сараи рубили. Всё под одну крышу тёсом покрыли. Мы, мальчики, щепу на растопку собирали. А когда скотину перегоняли, от коров только телят забрали. С тех пор и мои родители без нужды зажили. Отец и Егор пахали, сеяли, косили, а когда подрос я, тоже помогал им. Две сестры замуж вышли, Мария им приданое готовила, платья подвенечные по последней моде. Как нам её не любить? Когда я женился, мать с Варей сильно ругались, Мария тятю уговорила двор нам поставить. Мы с женой от родителей ушли, как на свет народились. Маша, она всем нам помогала, мы её в старости не обидим.